Второй акт спектакля состоит еще из одной пьесы - "Убить змееныша", которую Бородин заказал Борису Акунину. Она посвящена Петру Первому и Василию Голицыну, блестящему государственного деятелю кануна петровских реформ.
Между ними и поверх них разыграна пушкинская поэма "Медный всадник". Замысел Бородина впечатляет своей историософской смелостью и хоть предстает порой в старомодном эстетическом обличье, является новым и многообещающим для отечественного театра.
Режиссеру было важно показать пересечение времен, в чьем мучительном сбое слышна неразгаданная подцензурная судьба поэта и истории его страны. Порой кажется, что пьеса Булгакова подходила для этого разве что косвенно. Мысль Бородина движется интереснее, острее, чем тот биографический принцип, которому в сущности следует Булгаков. Бородину интересно понять, как двигалась сама историческая мысль Пушкина в контексте его судьбы и творчества. Отчего, начав с восторженного поклонения фигуре Петра и его государственным преобразованиям, он замер, погрузившись в архивы и все больше узнавая правду. Отчего камер-юнкер, нанятый государем-императором на работу для написания истории Петра, так и не написал ее. И отчего разрушился его собственный миф о Петре. Вместо него в болдинскую осень 1833 года родился "Медный всадник", взбесивший Николая и вплоть до 1904 года печатавшийся с цензурными купюрами.
По канве этих важнейших взаимоотношений поэта и истории рисует свой сюжет Алексей Бородин. Именно "Медный всадник" связывает в спектакле пьесу о Пушкине с пьесой о Петре. Три актера, одетые в костюмы XIX и XX веков, выходя из партера, в смятении и надрыве рассказывают страшную историю наводнения и безумия Евгения, решившего, что за ним гонится державный наездник. Первый акт буквально прошит отсылками к началу поэмы, в которой Пушкин точно прощается со своими юношескими иллюзиями о царе, прорубившем окно в Европу. Прощается беспощадно к себе самому. И хотя в первом акте острота этого внутреннего сюжета пушкинской жизни не достаточно проявлена, сама идея для пытливого зрителя очевидна. Печальные последние дни и смерть Пушкина обретают особую связь с тоской, безумием и смертью Евгения, который, прежде чем умереть, "стал свету чужд". И мы по-новому начинаем слышать слова поэмы, чье действие происходит в 1824 году и где "с божьей стихией царям не совладеть".
Еще определенней и резче действует Бородин во втором акте, который перенесен в конец XVII века. Борис Акунин стилизует язык скоморохов, Симеона Полоцкого и Василия Голицына. Открывающая этот акт сцена в корчме, где скоморохи зло высмеивают его самого вместе с царевной Софьей (Янина Соколовская), а вся атмосфера пропитана доносами и предательством, явно входит в резонанс с пушкинским "Борисом Годуновым", а заодно демонстрирует мягкий, "просвещенный" характер правителя (Илья Исаев), во всем несхожий с истеричным и деспотичным поведением юного Петра (Виктор Панченко).
Сложность задачи, которую пытается решить Алексей Бородин и РАМТ, состоит в том, чтобы две исторические пьесы соединить не столько историческим, сколько поэтическим образом, увидеть, как в пушкинской поэме отразилась его собственная судьба и история государства российского. Не случайно художник спектакля Станислав Бенедиктов создает на сцене металлический лес, похожий на остов храма или дворца. Пронизанные неровным, тревожным светом его столбы напоминают то виселицы, то кресты.
Это мрачный образ града Петрова должен соединить пространство двух частей спектакля, так же как "Медный всадник" - стать смысловым стержнем всей его композиции. Огромность задачи не всегда оказывается спектаклю под силу, и он пока плывет, тяжело накреняясь то в одну, то в другую сторону. Искрящийся новизной, остроумием и остротой диалогов второй акт пока набирает больше очков в общем зачете, чем пьеса Михаила Булгакова, подернутая патиной советских времен.
И все же нет сегодня в российском театре никого иного, кто бы с такой отвагой взялся за самый важный и краеугольный русский сюжет.
Увидеть спектакль "Последние дни" можно 18 марта.