Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый.
А я должна присохшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем - так учили нас,
Одним движеньем - только в этом жалость...
Но, встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Пытаясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла,
И повторяла: "Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться - беда,
Да и ему лишь прибавляешь муки".
...Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Юлия Друнина
Здравствуй, дорогой "Календарь поэзии"! Моя тетя Градислава Александровна получила повестку 22 сентября 1942 года. Девушку направили в Харовский эвакогоспиталь N 3733. Работали по 12 часов в сутки. Никаких "романов" до конца войны, в случае нарушений - гауптвахта. Конечно, эвакогоспиталь - не передовая, но крови, грязи и человеческих мучений там было не меньше, чем на фронте.
9 мая 2006 года мы сидели за столом, пили чай. Она не знала, что я записываю. Диктофона из-за самовара ей было не видно. Сейчас жалею, что о многом не успела спросить...
Татьяна Смирнова, г. Харовск, Вологодская область
Дата
10 мая 1924 года родилась поэт Юлия Друнина. В годы войны - санинструктор 667-го стрелкового полка 218-й стрелковой дивизии.
Ночное дежурство
Один молоденький паренек был шибко тяжело ранен. И приказали, чтоб возле него сидели ночью. Надо сидеть, да где? Стулик-то некуда поставить. Я села у него к ногам, а у него ноги-то и худые. И уснула. Я не помню, как сестра зашла:
- Ты куда уселась на ноги больному?
А он-то уж разбудился что ли:
- Да не на ногах она, не на ногах... У меня ногам-то легче, как она сидит.
Так все раненые за меня заступались. Худенький был этот паренек, худенький. Как-то стали фотографироваться. И вышли все на улицу, к дому. Он приполз за мной: "Иди, со мной сфотографируйся".
Тапочки
В мою обязанность входило мыть палаты, уборную и коридор. Пол мыть - надевала другой халат. Полы некрашеные в коридоре. Шоркали голиком с дресвой. Трешь изо всей силы, обутки не напастись. Пол мыли босиком. Зимой ли, осенью - ноги околевают. Один раненый меня пожалел: "Я выпишусь, так тебе тапочки сошью, только мерку сниму". После послал коричневые дерматиновые тапочки, такие ладные, что на работу носить жалко. Я их долго берегла.
Девичья гордость
Галинка Малютина работала на тех палатах, где были те, кто сам передвигался. Небойкие, но сами ходили. А у меня в палате был - и в уборную не сходить, утку неси. У него не было руки, кисти.
Утром я стала обтирать все рамы, все стекла. Вот он этой-то рукой меня и обнял. Это ж какое жуткое дело, что обнял не кистью, а эким твердым, холодным обрубком! Он обнял, я как взревела да ему и шарахнула.
А он-то за мной пошел, просто пошел ловить, у кроватей-то у этих.
Я - к окошку. Открыла, была да нет - и на улице.
Больные-то как на него кинулись, да один ходячий и пошел к сестре: "Чтоб его у нас в палате не было! Вот он что творит!"
Дак вот. Я во двор выпрыгнула, пока отряхнулась, да пока через ворота, через весь госпиталь.
Вернулась в палату, а его нет. На его месте другой больной. Спрашиваю: "А куда тот-то ушел?"
А они говорят: "Его в другую палату перевели. Пусть живет там".
Носилки
Тяжелобольной толстой был, толстой. А надо носить наверх, на процедуры. Силы-то не было. Оттуда-то понесли, а я-то первая. Первой тяжелей идти. Я-то пошла первая. Носилки-то из рук вырвались, да на ступени. Он ойкнул, а я заревела.
- Дак ты не плачь, не плачь.
- Дак ведь вам больно-то, как не плакать.
А потом он мне стал шептать: "Как меня понесут, ты спрячься".
А в палатах-то ведь моешь, я маленькая, надо вымыть и под кроватями.
- Вот придут, ты и лезь под кровать.
Я ведро-то поставила с краю, а сама-то под кровать и улезла. Сестра-то ходит, ищет, одни-то сестры не понесут его. Куда девалась я?
Они его унесли, я раз-два, скорее в палате вымыла и бегом в другую.
В другой палате поставила ведро на вид и сама мою под кроватями, чтоб видно меня.
Ведь другой раз можно уронить, да как еще уронится: головой об пол.
Поцелуй
Из одной палаты молодой еще, неженатый, ездил в Харовскую. Накупил подарков матери и сестре и мне подарил коробку конфет.
Когда раненые уезжали, я ходила провожать их до ворот. И начальник госпиталя ходит. Машины подъехали. Стали прощаться-то за руку.
А один, молодой, тот, что конфеты подарил, и поцеловал меня. А начальник госпиталя и начальник отделения стоят в воротах. Они не говорят ничего.
А я, когда обратно побежала, глаза завытирала, мне их жалко.
Начальник госпиталя подумал, что ухажер. Потом порасспрашивал у наших-то.
- Никакого ухажера у нее нет. Простая она, смешная.
Победа
Мы жили на квартире у Тезиковых, на Мятневе. Утром в 6 часов пошла в госпиталь на работу.
У госпиталя на столбе висело радио. Там народ сгрудился.
- Победа!!! Победа!!!
- Неужели Победа?
Как я кинулась по отделению бежать, на первом отделении пооткрывала палаты, кричу: "Победа!!! Победа!!!"
Все зашевелились, завставали лежачие. А который шибко-то лежачий, к тому подойду - поцелую в щечку. В каждую палату бегу.
Все на коридор завыходили. Обрадели. На кухню заторопились, забегали. Победа!!!
Обед был для всех - и для больных, и для санитарок.
г. Харовск, Вологодская область
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru