Со времени его предыдущей картины "Прощай, речь!", взявшей в Каннах Приз жюри, прошло четыре года, и восемь - от премьеры его "Социализма". Видевшие эти картины представляют себе творческий метод создания новой: все тот же, но доведен до абсолюта. Год от года кино "позднего Годара" становится зашифрованней, туманней по смыслу и мучительнее для просмотра. Словно основатель "новой волны" постепенно погружается во вселенную новых, мало кому доступных ассоциаций, параллелей и образов.
В распространенном на Каннском фестивале буклете фильму предпослано письмо известного историка кино и критика Бернара Эйзеншица, которому Годар отправил свою картину и попросил ее посмотреть. Письмо само по себе - шедевр искусства словесной эквилибристики. Критику выпала честь первым посмотреть новую работу легендарного режиссера, и он делает все, чтобы не травмировать классика непониманием. Он импровизирует, гадает, делает предположения и проводит параллели, априорно зная, что всё в фильме гениально до полной недоступности - так смертным не дано взобраться на Олимп.
Но скрыть растерянность - не получается. И львиная доля письма отдана пересказу увиденного: смесь разных изображений из разных источников в разных форматах - деформированных, прихотливо расцвеченных, увеличенных до зернистости… Волны, взрывы, языки пламени, армейские марши, обрывки истории, по его мнению, образуют "грохочущий спектакль в стиле Довженко или Видора", цепь "иероглифов, о которых мечтал Эйзенштейн". Он видит здесь образ разрушающего себя человечества, привыкающего жить на грани войны. И считает "Книгу образов" актом режиссерской отваги, которую может позволить себе только Годар.
Констатирует: да, это не то кино, которое принесло Годару популярность. И робко надеется: нет, вы не отказались от кино, маэстро, просто оно уже не главная ваша любовь. Возможно, это опять "новая волна" - но уже симфоническая.
Простите, что цитирую: нескрываемая растерянность знатока и исследователя "новой волны" лучше всего передает характер фильма. У меня так не выйдет.
Ты еще помнишь, как давно мы тренировали наши мысли? - спрашивает нас Годар в том же буклете. - Чаще всего мы начинаем со сновидения. И нам интересно, как внутри нас в полной темноте возникает цвет такой интенсивности". Послание режиссера завершается разрозненными, разбросанными по углам страниц фразами, звучащими как приговор: "Мы утратили рай". "Война уже здесь".
"Дурной сон в штормовую ночь" - этот предложенный Годаром образ, вероятно, нужно отнести к его фильму - 85-минутной инсталляции, напоминающей о кино только тем, что всё происходит на экране и снабжено звуком. Большинство кадров в обычном кино сочли бы браком. Нарочито исцарапанные пейзажи, искаженные портреты, тени исторических хроник, образы знаменитых фильмов, силуэт руки, человеческий глаз, кинопленка и нечто в черном космосе, цветовые пятна в стиле импрессионистов; там и сям возникают, дрожа и мерцая, титры невнятного назначения. Режиссер увлеченно играет с "цифрой", разлагая живописные полотна на атомы. Обрывки изображений и текстов образуют хоровод коллажей, экзаменующих зрителей на эрудицию, - можно заметить цитаты из старого фильма Годара Histoire(s) du cinéma - "История(и) кино".
Поток образов не предполагает поисков логических связей и осмысления - нужно ему отдаться, его нужно чувствовать, им галлюцинировать, бредить. Терзают ухо выстрелы, взрывы, лязги, рокот двигателей, обрывки музыки, фраз и диалогов. Всё разбито на пять частей - потому что на руке, говорят, пять пальцев. И завершается буколическими пейзажами "счастливой Аравии", покой которой нарушают исламистские атаки в телехронике. Перед нами медитация, раскрепощенная до потери формы и смысла. Вопрос "О чем это?" за пределами правил игры - это игра без правил. Ты слышишь глас с поднебесья, с той стороны вечности, и робко гадаешь: это апелляция к еще не тренированным участкам нашего мозга или уже распад сознания? И ответ невольно ищешь в левацких завихрениях самого Годара, метавшимся между социализмом, маоизмом и антисемитизмом.
Известно, что один ребенок может поставить в тупик сто взрослых. Известно также, что с годами человек неумолимо приближается к своему детству - ему открывается то самое полузабытое, наивное, пугающе первоначальное, когда фразы снова распадаются на слова, слова - на буквы, смыслы - на звуки, и в этом тоже, возможно, есть высший смысл. Ведь невозможно же предположить, что автор "Альфавиля" решил мистифицировать публику и так сурово попрощаться с им же когда-то созданным кино.
Каннский фестиваль относится к иконе французского кино с неизменным трепетом. В знак важности этой фигуры для мирового искусства постером 71-го фестиваля выбран кадр из "Безумного Пьеро" с целующимися Бельмондо и Кариной. "Я буду сопровождать Каннский фестиваль до самой смерти", - подтвердил Годар. И мрачно добавил: "Но не сделаю ни шага дальше".
Фильм в конкурсе. Трудные раздумья для жюри гарантированы.