Митчелл уже зарекомендовал себя в жанре сюрреалистического хоррора и слывет последователем тезки Линча. "Под Силвер-Лэйк" - "черная сказка" о сексуально озабоченном вуайеристе, чье единственное занятие - подглядывать и прятаться. Он меньше всего похож на Пинкертона, но судьба заставит: в момент очередного акта утех телевизор сообщит об убийстве миллиардера, герой свяжет это с исчезновением хорошенькой соседки и примется распутывать узелки.
В сюжете задействованы послания, якобы зашифрованные в любом произведении искусства, тайные общества, криптограммы, мистические камлания, короли поп-культуры, модные песни, пара графических сцен в духе фон Триера, а также много живности от белки-самоубийцы до попугаев, собак, койотов и вонючих скунсов, снабдивших всю картину "четвертым измерением" - запахами, о которых нас регулярно информируют.
Всем этим режиссер распоряжается умело и с хорошей фантазией, оснащая сюжет цитатами из культовых фильмов всех времен. В главной роли Эндрю Гарфилд - "человек-паук", отлично сыгравший у Мэла Гибсона в военной драме "По соображениям совести". Здесь он откровенно плох - вовсю хлопочет лицом, любуется собой и отрабатывает режиссерские задания, так их и не освоив.
Иранец Джафар Панахи в опале, отлучен от профессии, и ему запрещен выезд из страны. Он нашел выход: снимает как бы любительское кино. Создает великое искусство, не выходя из своей квартиры или из кабины такси. И это кино берут крупнейшие фестивали.
"Три лица" начинаются со снятого смартфоном видео, которое получила звезда сериалов Джафари (она в фильме играет себя): девочка из горного села хочет стать актрисой вопреки запретам семьи, молит о помощи и в конце ролика вроде бы кончает жизнь самоубийством. Джафари взволнована и просит Джафара Панахи (режиссер тоже играет сам себя) отвезти ее в горы, чтобы отыскать девушку. Потому что если она умерла - кто же послал видео?
И начинается "дорожное кино" - встречи в крошечных селениях, панорама лиц, характеров, нравов, устоев, предрассудков и религиозных запретов. Камера снимает, крестьяне живут в кадре, отвечают на вопросы актрисы, реагируют на предложенные им обстоятельства - документальное кино, только спровоцированное сценарием. И возникает срез патриархального образа жизни на пустынной, выжженной земли, у которой нет будущего. Образ остановившегося времени. Образ места, откуда молодые стремятся уехать - для них это вопрос жизни и смерти.
Французский классик Жан-Люк Годар на 88-м году жизни снял свой 76-й фильм Le livre de image - "Книга образов", которую у нас назвали "Образ и речь". Видевшие его картины "Социализм" и "Прощай, речь!" представляют себе творческий метод создания новой: все тот же, но доведен до абсолюта. Год от года кино Годара становится зашифрованней, туманней по смыслу и труднее для просмотра.
В распространенном на фестивале буклете фильму предпослано письмо критика Бернара Эйзеншица, которому Годар отправил картину. Критику выпала честь первым посмотреть работу легендарного режиссера, и он делает все, чтобы не травмировать классика непониманием. Он делает предположения и проводит параллели, априорно зная, что всё в фильме гениально до полной недоступности - так смертным не дано взобраться на Олимп.
Но скрыть растерянность не получается. И львиная доля письма отдана пересказу увиденного: смесь разных изображений из разных источников в разных форматах - деформированных, прихотливо расцвеченных, увеличенных до зернистости… Волны, взрывы, языки пламени, армейские марши, обрывки истории, по его мнению, образуют "грохочущий спектакль в стиле Довженко или Видора", цепь "иероглифов, о которых мечтал Эйзенштейн". Он видит здесь образ разрушающего себя человечества, привыкающего жить на грани войны. И считает фильм актом отваги, которую может позволить себе только Годар. Констатирует: да, это не то кино, которое принесло Годару популярность. И робко надеется: нет, вы не отказались от кино, маэстро, просто оно уже не главная ваша любовь.
"Дурной сон в штормовую ночь" - этот предложенный Годаром образ можно отнести к его 85-минутной киноинсталляции. Нарочито исцарапанные пейзажи, искаженные портреты, тени исторических хроник, образы знаменитых фильмов, силуэт руки, человеческий глаз, цветовые пятна в стиле импрессионистов. Режиссер увлеченно играет с "цифрой", разлагая живописные полотна на атомы. Обрывки изображений и текстов образуют хоровод коллажей, экзаменующих зрителей на эрудицию. Поток образов не предполагает поисков логических связей и осмысления - нужно ему отдаться, его нужно чувствовать, им галлюцинировать. Перед нами медитация, раскрепощенная до потери формы и смысла. Вопрос "О чем это?" за пределами правил игры. Ты слышишь глас с поднебесья и робко гадаешь: это апелляция к еще не тренированным участкам нашего мозга или уже распад сознания? И ответ невольно ищешь в левацких завихрениях Годара, метавшегося между социализмом, маоизмом и антисемитизмом.
Каннский фестиваль относится к иконе французского кино с трепетом. В знак важности этой фигуры для мирового искусства постером выбран кадр из "Безумного Пьеро" с целующимися Бельмондо и Кариной. "Я буду сопровождать Каннский фестиваль до самой смерти", - подтвердил Годар. И мрачно добавил: "Но не сделаю ни шага дальше".
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"