Ефим Исаакович, по первому образованию вы филолог, в Радищевском музее стали работать, как я понимаю, в какой-то мере случайно. Каким образом в вашей жизни возник интерес к изобразительному искусству?
Ефим Водонос: Работать в музее я действительно стал относительно случайно: на моем пути в науку встал партком СГУ. Был я не слишком благонадежным студентом, вольнодумствовал, а потому, несмотря на успехи в учебе, дважды пытались освободить от меня филфак. Естественно, что остаться на кафедре зарубежной литературы ассистентом или поступить хотя бы в заочную аспирантуру шансов не было. Но это долгий и уже потерявший свою актуальность разговор.
А изобразительным искусством я заинтересовался довольно поздно. В маленьком городишке на разоренной войной Украине не было к тому особых предпосылок. Но, раздумывая о своем будущем учителя литературы сельской школы, я вдруг понял, что объяснить ребятишкам реалии ушедшего быта, запечатленные писателем или поэтом, могут помочь в какой-то мере иллюстрации к их произведениям. Товарищи, которых попросил помочь, перепутали и прислали подборки открыток с репродукциями Тициана и Веронезе. И сразу что-то во мне зажглось. Проснулось неясное ощущение красоты самой живописи.
Уже на первом курсе я неудачно пытался организовать факультативные занятия по изобразительному искусству, посещал заседания организованного физиками клуба культуры в библиотеке СГУ, делал доклад о творчестве Куинджи, познакомился с музейными сотрудниками и с художником-репатриантом из Франции Николаем Михайловичем Гущиным, стал экскурсоводом-волонтером. Когда был учителем, написал статью о работах Николая Рериха и подготовил еще одну публикацию, по материалам которой выступал на конференции о творчестве Кузьмы Петрова-Водкина на его персональной выставке в Третьяковской галерее. Так что в музей я пришел не совсем уж случайным человеком.
Насколько значительное влияние оказывал художественный музей в Саратове на местных художников?
Ефим Водонос: Радищевский музей на всех этапах играл существенную роль в становлении местной художественной традиции. Она была скорее опосредованной. Когда-то я писал специальную статью на данную тему. Это требует обстоятельного и серьезного разговора, чтобы разносторонне и доказательно подтвердить процесс. Сошлюсь только на мнение художника Рейнгольда Берга, интересная выставка которого должна открыться в Энгельсе в филиале Радищевского музея. Он говорил, что в тяжкие для нашего художественного училища годы его студенты больше получали в залах музея, чем от политизированных наставников-временщиков.
Одним из самых больших поступлений в Радищевский музей в 70-е годы стали 300 полотен Павла Кузнецова. Как об этом договорились?
Ефим Водонос: В 1968 году сразу после смерти Павла Варфоломеевича наши реставраторы отобрали в его мастерской 15 полотен. Но сразу оформить их передачу в музей не получилось. В следующем году я приехал в Москву, чтобы перевести на склад министерства культуры эти работы. В доме, где была его мастерская, меня встретила какая-то старушка, по виду домработница, которая оказалась вдовой Кузнецова, художницей Еленой Михайловной Бебутовой. В разговоре выяснилось, что четыре работы из тех, что были отобраны для Радищевского музея, она отдала в Третьяковскую галерею. Я стал громко возмущаться. Ну и она мне сказала, если вы так будете на меня наступать, я вам укажу на дверь.
Еще через год, Елены Михайловны уже не было в живых, меня опять послали в Москву на разведку. Вышло так, что я оказался на последнем заседании комиссии по наследию художника, и как раз мне пришлось принимать решение о приеме в музей всех 300 полотен, хотя был тогда просто научным сотрудником и не имел на это права. Заодно и о большом числе полотен Елены Бебутовой. В противном случае картины разделили бы, и они бы разъехались по разным музеям. Благо, что коллеги и администрация музея отнеслись к этому с пониманием.
Расскажите о работе, связанной с формированием коллекции Радищевского музея, что считаете самым большим достижением? Какие знакомства с художниками, коллекционерами больше всего запомнились?
Ефим Водонос: В закупочной комиссии, начиная с 1971 года, я работал 45 лет. Всего не вспомнишь. Если говорить о главном достижении, то это получение в два приема более чем тридцати работ из питерской коллекции врача, академика Михаила Федоровича Глазунова. По его учебникам патологоанатомии учились многие поколения студентов. Он в основном собирал работы художников "Мира искусства" и московского Союза русских художников.
Когда я учился в Ленинграде в Репинском институте на искусствоведческом отделении, уже работая в Радищевском музее, то бывал в квартире другого известного питерского коллекционера, юриста Иосифа Рыбакова. Самого собирателя репрессировали до войны, но коллекцию у родных не отобрали. Его дочь Ольга Иосифовна во многом мне помогала. Но, когда я пытался купить из ее коллекции одну из работ Серова, она сказала, мол, зачем вам эти мелочи, у вас есть шанс купить целую коллекцию. И рассказала, что Глазунов завещал жене передать собрание в один из провинциальных музеев России.
Ксения Евгеньевна не спешила выполнять это решение мужа, все было оставлено как при нем, коллекция сохранялась. В течение нескольких лет я не единожды посещал этот дом, пытались как-то расположить ее к нашему музею. В 1973 году узнал, что она продала часть мебели в Чембар в музей Белинского, добился командировки и приехал в Питер. Получил от нее согласие. У музея средства, выделявшиеся на приобретение произведений искусства, были ограничены, для покупки коллекции требовалось подключить министерство культуры. Вместе с Ольгой Иосифовной нам удалось Ксению Евгеньевну убедить, что, хотя это займет несколько больше времени, но будет существенней в материальном плане, кроме того картины оценит искусствоведческая экспертиза.
В тот момент у музея не оказалось своего транспорта, перевозить картины, в том числе крупногабаритные, пришлось на такси и поезде, это вызвало много сложностей. Позже уже при доставке картин из Москвы были приключения: на границе Саратовской области наш автобус застрял в снежном заносе, так что мы едва там все не замерзли...
Коллекция Михаила Глазунова существенно обогатила собрание русской живописи и станковой графики начала XX века в Радищевском музее. Были и другие удачи, но эта в памяти осталась навсегда.
Мои прогулки по коллекциям Москвы и Питера начались в конце 60-х годов и продолжались до начала 80-х. Никаких связей у меня сначала не было. Однажды, когда оказался в Киеве проездом, женщина с сыном-подростком попросили показать дорогу к Кирилловской церкви, мы разговорились, обменялись адресами. Несколько лет спустя в Москве я зашел к ним в гости, у них было несколько картин, в том числе автопортрет Петрова-Водкина 1921 года, который привлек мое внимание. Через этих людей я познакомился с коллекцией профессора Окунева, потом с частными собраниями профессоров Палеева и Чудновского, они собирали авангард. Подбор вещей блистательный. В обычной советской трехкомнатной квартире - готовый музей.
В Питере был антиквар Блох. Он покупал то, что власть еще не разрешала, выжидал, а потом продавал по другим ценам. У него, например, было 17 картин художника Фалька, большую часть их он продал, несколько лучших оставил себе, это принцип всех коллекционеров. Блох мне дал кучу адресов собирателей. Благодаря этому я вышел на Рыбакову, она тоже дала адреса, так оно и пошло-поехало.
Коллекционеры, когда отправляли меня к своим коллегам, прежде пытались составить впечатление обо мне. Они все были битые люди, старше меня, сначала прощупывали, расспрашивали. Например, вполне русский человек звонил греку Костаки и аттестовал меня таким образом: "Образованный мальчик из приличной еврейской семьи". Конечно, коллекция Костаки - нечто выдающееся. Но и те собрания, которые я называл, - это целые музеи.
Были собиратели братья Ржевские, близнецы, неженатые, фронтовики. Их коллекцию в 70-е годы пытались ограбить, но они это предотвратили, ниточки по данному делу пошли в сторону тогдашнего министра МВД Щелокова, и дело прикрыли. А Чудновских грабили, избили сына, забрали что-то ценное.
То, что Радищевский музей в 70-е годы смог широко развернуть закупочную деятельность, с чем было связано?
Ефим Водонос: Это было стечение обстоятельств. Директором музея в то время работал Владимир Пугаев, фронтовик, сам он умеренно-либеральных взглядов, а замдиректором музея по научной части выбрал человека, который с ним больше всего пререкался, был беспартийным и вдобавок с пятым пунктом в анкете - Эмилия Николаевича Арбитмана, и отстоял свой выбор в обкоме, когда его там пытались переубедить.
С Арбитманом Радищевский музей научился отказываться от навязываемых ему чиновниками картин слабых художников. Выработали и отстаивали такое понятие: "Местный художник не эстетическая категория, есть категория - хороший художник". А если он местный, но плохой, зачем его картины? Денег на закупку выделялось очень мало, в то же время не было рынка, и цены - не запредельные, как сейчас.
За одну картину музей мог заплатить сначала не больше 300 рублей, позже подняли до пятисот рублей. Когда больше, значит, надо спрашивать разрешение министерства культуры. Если брать коллекцию Михаила Глазунова, то за самую дорогую картину "Троицын день" Кустодиева министерство культуры заплатило три тысячи рублей. Большой пейзаж Головина, картину Богаевского приобрели за 2,5 тысячи рублей. А сейчас на аукционе это стоит 350 тысяч долларов, если не больше.
Но сегодня многие коллекционеры вообще не хотят продавать картины, особенно авангард, на который пошел ажиотажный спрос. Почему? Когда зарубежный музей берет на выставку из частной коллекции несколько работ, владелец этих картин может за счет принимающей стороны поехать с дочерью или сыном на открытие выставки, а на закрытие еще поедет и его жена. И если сейчас произведения авангарда продают, то за баснословные цены.
Когда вы занимались поиском и приобретением для музея работ художников круга Борисова-Мусатова, авангардистов, было ли осознание того, что чем дальше, тем больше эти произведения будут востребованы?
Ефим Водонос: Никакой заботы о пресловутой востребованности не было: кто мог предвидеть тогда мировой бум по поводу русского авангарда с конца 1980-х? Думали, и это правильно, о качестве приобретаемых произведений, а не об их стилевой направленности: дело ведь не в степени авангардности или традиционности памятников живописи, графики или скульптуры, а в их художественных достоинствах.
В доме-музее художника в Саратове 17 ноября поклонники таланта отпразднуют его 140-летие. Традиционно саратовские художники примут участие в самой короткой в мире выставке. Она продолжится столько времени, сколько потребуется, чтобы сделать коллективный фотопортрет живописцев, выстроившихся на фоне дома Кузнецова с картинами в руках. Акция пройдет в 21-й раз. Завершится праздник чаепитием в саду музея.