Как вся страна помогала пережить ленинградцам 900 трагических дней

Как родилась идея "Побратимов"?

Юлия Кантор: Первая мысль об этом пришла ко мне 27 января 2014 года в бундестаге. Это было во время теперь уже легендарной речи Даниила Гранина. Он тогда, по его же выражению, "как солдат", говорил о Ленинграде - о том, что Берггольц назвала "страшным подвигом". В ложе для гостей рядом со мной сидели блокадники из разных мест бывшего СССР. И я подумала, что надо рассказать о том, как жили ленинградцы в Сибири, Поволжье, на Урале, в Казахстане и Киргизии... В Петербурге стала думать над концепцией такой монографии и искать авторов.

В 2019-м замысел стал книгой. А почему за 75 лет после снятия блокады, так и не появилось ни одного фундаментального исследования, посвященного будням эвакуации?

Юлия Кантор: Исследования есть, но они посвящены знаменитым учреждениям, эвакуированным с берегов Невы. Это Кировский театр, Эрмитаж, университет, Кировский завод и т.д. А вот повседневность сотен тысяч эвакуированных, их взаимоотношения с местным населением, трудоустройство, расселение и многое другое - это находилось в тени. С этим была связана и трудность поиска авторов для нашей коллективной монографии. Принципиально важно было собрать именно всю карту эвакуации, охватить все территории, а это около 30 регионов, где были ленинградцы. В советское время в принципе не было принято заниматься историей повседневности. Да и как ею займешься, если недоступны архивные источники, если подлинные дневники - в спецхране, а устные воспоминания цензурируются? Слава Богу, теперь многие табу сняты. Всем участникам проекта пришлось проделать колоссальную работу, выискивая новые документы, собирая устные свидетельства. Тем ярче, теплее стал общий тон книги: сострадание и победа человечности над бездушием.

Все знают о том, как человечно встретили блокадников Ташкент, Свердловск, Омск - вся страна, но замалчивается проблема того, что иногда вывезенные люди не могли найти работу. Почему?

Юлия Кантор: А действовать порой приходилось вопреки указаниям центрального руководства или отсутствия таковых. Нередко возникала ситуация, когда одно и то же предприятие, музей, детское учреждение "перебрасывали" из одного места в другое, поскольку регион назначения на момент прибытия эвакуированных уже оказывался "угрожаемой" прифронтовой территорией. Кроме того, были случаи рассогласованности действий центральных и региональных властей. Ведь эвакуация-то шла не только из Ленинграда, но и из Москвы, из Харькова, Смоленска и пр. Вот из-за нестыковок и получалось, что приезжает музей в Горький (Нижний Новгород), а его место занято теми, кто приехал раньше.

Насчет трудоустройства: в небольшие города прибывали люди, которым было трудно устроиться на работу: даже те, кого уже подлечили по прибытии в эвакуацию, не были готовы к тяжелому физическому труду. Но им нужно было на что-то жить. Их судьбы - отдельная страница эвакуации. Люди были доведены до отчаяния - голодной смертью умирали их дети уже вне блокады. А бывало и по-иному. В некоторых районах партийные руководители издавали директивы: каждый партийный работник обязан усыновить ленинградского осиротевшего ребенка. И усыновляли.

Почему не появляется таких фундаментальных исследований о блокаде, как "Побратимы", а если они издаются, то мизерным тиражом, как ваш - 1000 экземпляров?

Юлия Кантор: Они издаются и куда более маленькими тиражами - по 100-200 экземпляров. Потому что нет денег. Нет социального запроса, увы. Но важно сказать: в последние 15-20 лет появилось много серьезной литературы на тему блокады, касающейся ранее табуированных тем. Это и дневники, и воспоминания, и авторские монографии, и сборники рассекреченных документов. Но они преимущественно касаются различных аспектов жизни самого города или выезда из города предприятий и учреждений. А вот что было дальше - от Финляндского вокзала (и того, что там происходило, когда тысячи людей в промерзших помещениях по несколько суток ждали отправки поездов и умирали там же) и Ладожского озера на пути на восток? Как ехали в кузовах полуторок под непрерывными бомбежками немецкой авиации, летчики которой видели, что убивают женщин и детей... Сколько погибло тогда на Дороге жизни, ставшей, увы, еще и дорогой смерти? И кто не дожил до прибытия в эвакуацию, умерев в промерзших теплушках? Вот тут - огромное поле для работы.

В эвакуацию Молотову (Перми) Ленинград подарил театр оперы и балета, Челябинску - "Танкоград", Ташкенту и Саратову - авиапредприятия и технологии, Свердловску (Екатеринбургу) - часть "Эрмитажа". Даже люди оставались в местах эвакуации. В чем тут феномен?

Юлия Кантор: Все же не оставались, это были единичные случаи. Просто за несколько военных лет они успели передать опыт и знания, сформировать научные школы, обучить специалистов. Был дан колоссальный импульс. И эти связи - научные, театральные, реставрационные, производственные - живы и спустя 75 лет после снятия блокады.

У вас, ленинградки-петербурженки, есть чувство ревности или гордости за то, что Пермский театр оперы и балета стал таким известным ? Или когда Казань и Красноярск говорят об академическом уровне своих медицинских вузов...

Юлия Кантор: Ревности?! Как раз наоборот - чувство родства. Название "Побратимы" я придумала не случайно. Мне нравится чувство, испытанное не раз: к ленинградцам везде в стране хорошо относятся. Во многом эти "нити" тянутся из военного времени, с эвакуации. Мне приятно, что пермское хореографическое училище, основанное во время войны эвакуированным туда нашим Вагановским (ныне - петербургская Академия русского балета), входит в тройку лучших в стране. Радует и то, что всемирно известная Уральская школа музейной реставрации истоками восходит к Эрмитажу и Русскому музею, соответственно бывшим в Свердловске и Молотове. А университеты в Саратове и Казани в годы войны "подпитывались" научной школой эвакуированного ЛГУ. А сколько заводов (ярчайший пример - челябинский "Танкоград", выросший на базе ленинградского Кировского), сколько научно-исследовательских институтов и вузов (от Казанского оптического до Красноярского медицинского)! Вот такое родство ...

Но ленинградцев еще и боялись. Спецам не давали работу. Например, работников с квалификацией танкового Кировского завода отправляли не в Челябинск, а в Сибирь. Надо об этом помнить и, если да, каким языком об этом говорить?

Юлия Кантор: Помнить надо обо всем и говорить правдивым языком. Хотя в вопросе есть несколько тем. Во-первых, ленинградцев везде встречали сочувственно. Даже в документах официального характера и материалах спецслужб сквозит сострадание к ним. Принимали, лечили, усыновляли детей, потерявших родителей. Было и другое. Распространялся слух о том, что ленинградцы - "людоеды". Разговоры о случаях каннибализма и спекуляциях продовольствием в Ленинграде доходили до тыла в рассказах самих эвакуированных и обрастали слухами. Да и вообще - правда о происходящем в городе, где "улицы стали проспектами мертвых", о чудовищном голоде там доходила до тыла из первых уст. И это очень беспокоило спецслужбы и партийные органы, которые, судя по документам, пытались это "пресекать". Но как можно "пресечь" правду? Когда из каждого эшелона выносили полумертвых, скелетообразных людей, возраст которых было невозможно определить, когда дети, напоминавшие маленьких старичков, не реагировали уже даже на еду...

"Побратимы" будут продвигаться по стране и в СНГ?

Юлия Кантор: Это вопрос работы со СМИ. Я уверена, что книга вызовет интерес. И уверена в том, что в определенных кругах, которые привыкли воспринимать историю в дистилированном виде, она вызовет и раздражение. Что же касается СНГ... Увы, приходится сталкиваться с вызывающим беспамятством, артикулированным в формулировках "это не наша война". Наша книга, авторы которой - исследователи не только из России - противоядие этому беспамятству. Задумывая проект, я сразу решила: надо всех авторов пригласить в Петербург на презентацию книги и на празднования Дня снятия блокады. И я рада, все приехали.

Как думаете, почему сохраняется интерес к иностранным источникам о блокаде?

Юлия Кантор: Это нормально, когда историки разных стран интересуются работами друг друга. Но, увы, зачастую зарубежные историки тоже находятся во власти клише. Да, у нас бывают разные взгляды на те или иные сюжеты, порой у нас разнится информация - вот ее и надо сравнивать и анализировать. История ведь не имеет границ. Для меня важно после Петербурга представить нашу книгу в Берлине. Мы представим книгу в российско-германском музее "Берлин - Карлсхорст" - знаковом месте, где был подписан акт о безоговорочной капитуляции нацисткой Германии. Это будет первый российско-германский круглый стол, посвященный блокаде. Он продолжит дело, начатое Даниилом Граниным в Бундестаге пять лет назад.

Обитатели "улицы жизни"

Ольга Штраус, Санкт-Петербург

В Санкт-Петербурге отмечают 75-лет со дня освобождения Ленинграда от фашистской блокады. На Манежной площади, Итальянской и Малой Садовой улицах открылись особые кварталы: их называют "Улица жизни". На ней установлены противотанковые заграждения, натянуты маскировочные сетки, окна в домах заклеены крест-накрест бумажными лентами: так защищали стекла от ударной волны немецких бомбежек. Повсюду расставлены мешки с песком и ящики для тушения "зажигалок": это был атрибут военного быта. Фашисты были уверены: дома Петербурга, построенные в XVIII-XIX веках, где большинство перекрытий деревянные, они их спалят залпами "зажигалок".

Одно из центральных мест на "Улице жизни" занимает "Стена памяти". Здесь - документы и фотографии из домашних архивов, личные истории и письма.

Три дня в музее под открытым небом будут проходить экскурсии. 80-летнюю блокадницу Галину Ивановну Яковлеву можно назвать одной из главных обитателей "Улицы жизни". Вот уже более 10 лет она бесплатно развозит на личном авто продукты и бытовые товары одиноким инвалидам, престарелым и нуждающимся людям. Еду и предметы быта Галина Ивановна добывает у поставщиков сама. Признается:

- Звоню на предприятия, рассказываю о своих подопечных и о себе. Мало кто отказывает.

Денег она не не берет. Объясняет: так хлопот с отчетностью меньше, да и нуждающиеся люди от "внезапных денег" скорее шалеют, чем радуются. Уже не раз убеждалась, что помощь насущным хлебом надежнее.

Возможно, здесь сказывается ее блокадное детство. Но она уверена: жить по-другому просто не смогла бы. Несмотря на слабое здоровье (в блокаду заработала полиартрит, а из-за бомбы, которая упала на территорию детского сада, получила контузию и до подросткового возраста была немой). Говорить и читать-считать-писать научилась одновременно, после 10 лет. Однако диагнозы не помешали ей съездить на целину, выучиться на водителя, и 57 лет из своих 80 лет провести за рулем.

- Машина - мое здоровье, а благотворительность - моя жизнь, - говорит Галина Ивановна и поясняет, что помогать людям стремилась всегда, но на профессиональной основе начала это делать, когда ее, уже пенсионерку, пригласили стать водителем для поручений в благотворительный фонд "Вера. Надежда. Любовь". Потом Галина Яковлева учредила свой благотворительный фонд, назвала его "Доброта", и стала его единственным участником.

На своем тоже уже немолодом микроавтобусе Галина Ивановна лихо рассекает по улицам. Два ее мобильника звонят не переставая. Она номера телефонов указала на боках своего фургончика. И подписала: благотворительный фонд "Доброта". Может, поэтому к ней часто обращаются петербуржцы. И те, кто нуждается в доброте. И те, кто сам готов поучаствовать в ее проектах.

Город, переживший блокаду, не забыл, как приписываются на "улице Жизни".