Вовсе не хочу сталкивать его с теми замечательными писателями, в память о которых подобные комиссии создаются, - но, смею полагать, что самого Володина подобные официальные празднества не порадовали бы. Он - при всей своей поистине всенародной известности - действительно, не любил "толпиться в толпе". И при своей писательской и человеческой смелости производил впечатление почти застенчивого человека, который не стремился падать на амбразуру бескомпромиссных споров. Он прошел войну, был ранен, награжден, но закончил сценарный факультет ВГИКа в 1949 году, в разгар развернувшейся по всей советской стране борьбы с космополитизмом, которая не позволяла человеку, при рождении получившему фамилию Лифшиц и отчество Моисеевич, рассчитывать на слишком светлое будущее. Поэтому будущий Александр Володин проделал прямо противоположное радищевскому путешествие из Москвы в Петербург и оказался редактором на "Леннаучфильме", что по тем временам для таких, как он, можно было считать выигрышем по трамвайному билету. В Ленинграде он оставался до самой смерти, которая пришла к нему 17 декабря 2001 года, здесь он и похоронен на кладбище в Комарово рядом со своей женой Фридой.
Большую часть своей жизни он работал - причем вполне успешно в советское время, когда нужно было идти на множество компромиссов, чтобы выпустить спектакль и уже смонтированный фильм. Но в нем всегда жило чувство художнического сопротивления. Наверное поэтому, вспоминая Геннадия Шпаликова, который по зоркому слову Володина "в жизни успел быть только молодым", он цитирует его, Шпаликова, то ли выкрик, то ли всхлип: "Не хочу быть рабом! Не могу быть рабом!"
Вряд ли кто-то лучше самого Александра Володина сможет написать о его жизни и судьбе. "Судьба/Рассеянно меня топтала,/без злости, просто между делом./Рукой махнула/перестала,/а растоптать и не успела./Потом слегка посовестилась/ и вяло оказала милость:/подкинула с небесной кручи/удачи и благополучья./А под конец, зевнув устало,/вдруг закруглилась, как сумела,/несчастьями не доканала, /счастливым сделать не успела". В этой сжатой поэтической скорописи - 82-летняя жизнь человека, который заставлял плакать и смеяться, выражаясь казенным языком, не одно поколение советских и постсоветских людей.
Впервые я увидел его издали в самом начале 70-х годов прошлого века в знаменитой ленинградской "Щели". Этот буфет был зажат между двумя гостиницами - "Асторией" и "Англетером", которая тогда носила название "Ленинградская". Он работал с раннего утра, поэтому туда тянулись представители ленинградской творческой интеллигенции. Володин был один, сосредоточившись над стаканом, наполовину наполненным коньяком, и не собирался выходить из этого состояния. Объяснение этого публичного одиночества можно найти в "Записках нетрезвого человека": "Не могу напиться с неприятными людьми". Уже много позже, но еще в 70-е годы, мы встретились у Бориса Зингермана, мудрейшего театрального философа, благо его квартира находилась в том же доме, что и редакция журнала "Театр", где я тогда работал, - и в этом общем искрящемся опьянении Володин открылся как изысканный собеседник.
"Фабричная девчонка", первая пьеса А. Володина, была написана в 1955 году и поставлена в 1956-м в Ставропольском драматическом театре. Но только в 1957 году, после спектакля Бориса Львова-Анохина в Центральном театре Советской Армии, Александр Володин проснулся знаменитым. Этому немало способствовала дискуссия в журнале "Театр", где спорили не только и не столько о художественных достоинствах пьесы и спектакля, сколько о социальной позиции автора, который в стране победившего коллективизма отстаивал право человека идти наперекор подавляющему большинству. Женька Шульженко, фабричная девчонка, не хотела жить "над пропастью во лжи" и отстаивала это право ценой общепринятого социалистического благополучия. В пьесе А. Володина не было ни пророческих интонаций А. И. Солженицына, ни социального пафоса В.С. Розова - природе володинских героев все это чуждо, они просто "хотят идти в ногу с самими собой". Удивительным образом финал "Фабричной девчонки" в своем жизнелюбивом смехе сквозь слезы - "Танцуют все!" (это последняя реплика пьесы), по интонации напоминает финал фильма Ф. Феллини "Ночи Кабирии", который вышел на экраны в Италии в том же году.
Можно назвать А. Володина российским неореалистом, или даже социалистическим сентименталистом, но дело не в терминах. После страшной мировой войны жизнь каждого отдельного человека обрела особый смысл - и на Западе, и на Востоке. Крушение тоталитарных идеологий образовало вакуум, который можно было заполнить только человеческим теплом, неотделимым от человеческого достоинства.
С "Фабричной девчонки" пришла слава, которая была умножена новыми пьесами и сценариями, спектаклями в ленинградском БДТ и московском "Современнике", фильмами Н. Михалкова, Г. Данелии, П. Тодоровского и даже С. Герасимова. В видимом бытописании володинских пьес и сценариев скрывалась магия притчи, звучала глубинная музыка жизни - наиболее прозорливые режиссеры открывали эту тайну его письма. "Безвыходных положений нет", - напишет А. Володин в "Записках нетрезвого человека". И ему хочется верить на слово.