Деревню мою звали Песочным поселком, она была большая. По обеим сторонам длинной улицы хатки стояли.
Наша хатка была соломой крытая, это потом ее щепой покрыли. Папа мой все умел делать хорошо, хатку построил красивую, все завидовали.
Война началась внезапно, наши пошли на немца с голыми руками, ни оружия, ничего не было добром.
Ой, сколько мужиков погибло в первые дни, месяцы войны, ты себе и представить не можешь. Мой добрый работящий братик Вася сразу погиб, в первые дни войны. Шли на танки немецкие с голыми руками.
Власть наша не слушала, как мир гудит, все думали, обойдется - не обошлось. Воевать пошла одна беднота и голытьба, хороших хозяев и смекалистых мужиков всех перед войной перестреляли да в лагеря поотправляли.
Вот иногда по телевизору говорят, что к страху можно привыкнуть. Неправда! К страху привыкнуть нельзя, мы спать ложились, нас трясучка колотила, сна добром не было. Как в бреду лежишь, утром глаза откроешь, тебя снова трясет как на веялке.
Два года немцы жили в нашей деревне. Думаешь, это легко было все пережить? Ой, что было! Сейчас вспоминаю, а у меня все внутри трясется. Немцы облюбовали наш дом, он красивый был.
Вот четверо немецких офицеров поселились в доме, спаленку и горницу заняли. Меня с детьми в кухню и клеть выгнали. Я все это время на голову тряпки страшные старалась покрывать, чтобы на меня внимания не обращали. А было, что и сажей лицо мазала для пущего уродства.
Они пальцем показывали и говорили, у тебя кляйне детки, маленькие, хохотали, не верили, что я старая.
Один из них по-русски понимал, я как стану плакать, он все мне говорил: "Война не гут..." - и показывал карточку своей жены и двух маленьких мальчиков. Сыновей его. И говорил: не знаю, увижу их или нет. А у меня Коля был старшенький, он его на коленки брал и конфетку иногда давал.
Скажу как перед Богом, они меня пальцем не тронули. Даже не пытались. А молодые же мужики были, откормленные…
Чем мы питались в войну? Страшно вспоминать. Все поля в минах были, боялись туда выходить даже за мороженой картошкой. Все худенькие были, кожа да косточки. Чай с липового цвета заваривали. Вообще липа наша кормилица была.
Я сама не верю, что выжила. Иногда ночью проснусь и думаю, господи, ну почему я выжила и почему живая? Сколько немцы надо мной издевались, а я живая.
Раз был случай, не приведи бог, фашисты поставили нас с детьми и наших пленных солдат в шеренгу. Заставили нас ямки копать для себя и для детей своих.
Веришь, ничего страшней на свете нету, чем копать могилу своему живому ребенку. Зубы стучали от страха. (Плачет…)
Через одного подходили и расстреливали. Я думала, что вот она, смертонька, детей отворачивала, чтобы они хоть не видели, как им в лицо стрелять будут. Они подошли к моей свекровке, которая рядом стояла, и хотели ее выводить из шеренги. Я в ноги им - упала вместе с детьми, стала их за сапоги хватать, кричала, что то мама моя. Мама! Они нас не убили в тот день.
Потом, когда мы, оставшиеся в живых, еле переставляли ноги, возвращались в свой поселок, ко мне подошли две женщины, одна из них обняла меня и говорит: "Милая, ты сберегла жизнь человека, тебе Господь за это продлит жизнь! Вот запомни мои слова…"
Ну, неужели правда?!.
Нас, молодых, немцы закрывали в амбар от детей и по нескольку дней не выпускали… Мы на стенку лезли от крика! Ой, вспоминать не могу… (Плачет.)
Однажды в Германию нас гнали Брянским лесом, как собак, били люто нагайками. Но не догнали. Наши отбили… Мне до сих пор снится один и тот же сон, как фугаски с криком летят на нас. Звук у них такой противный был, аж сердце заходилось от него. Как фугаска, бывало, летит, я всех детей накрою, сама сверху и думаю: господи, отведи, а если попадет, то пусть меня, верхнюю, побьет. А детей оставит. Так и молилась.
Васю своего я на фронт не провожала, он служил в армии, в городе Витебске. Оттуда его на войну и забрали. Письма от него приходили редко, потом вообще перестали. Я носки и рукавицы вязала и все туда отправляла.
Когда немцы отступали, они весь наш поселочек спалили, я в это время с детьми в Брянском лесу ховалась. Мы пришли назад, а все дома наши сгоревшие, только трубы печные торчат. Собак, какие были, и тех перестреляли. Помню, что я окаменела вся. Дети возле меня жмутся, а у меня ни слезинки, ни стона из сердца. Думаю, ну как же теперь жить?..
Сохранился только погреб, из него папа мой сделал землянку. Печечку сляпали, так и жить стали.
В то время набирали женщин хлеб жать на Украину, там немцев прогнали, а хлеба осыпались, их некому было убирать. Ну я и решилась. Голод страшный, детей кормить нечем было.
Деток оставила на свекруху и поехала. Я в день там по полторы нормы вырабатывала. Хлебушка привезла домой маленько. Везла в старых кальсонах, в гачи насыпала, на шею повесила и везла на себе. Да еще боялась уснуть, чтобы фулюганы не отняли.
Те кальсоны с зерном были настоящим счастьем. Папа сделал жернова, зерно крутили, хлебушек пекли с липой пополам, а с отрубей варили кулеш. Молодых листьев липы в хлеб добавляли, зерно экономили, вот такой был у нас хлебушек. А потом, когда зерно кончилось, с одной липы хлеб пекли, листья помелем и лепешки делали. Они как деревянные, в рот не лезли, все дети от них животами маялись. Плакали, но ели…
Муж мой вернулся с фронта самый последний, я даже не думала, что он вернется. Надежду потеряла, грешница… А он долго в госпитале лежал. Почтальонку боялись уже, как увидишь, что к твоему дому поворачивает, замираешь. Слышишь крик, бабы и дети голосят, значит, похоронку принесли. А дети все равно выбегали на дорогу, все папку ждали…
Как-то моя Наташка выскочила на дорогу, а ей одна девчонка кричит: "Твой папка вернулся!"
Вот так наш Вася и вернулся. Раненый, худой, в военной форме с медалями. Вася из лесу бревнышки возил, так потом и хатку построили.
Я и сегодня картины про войну смотреть не могу, сердце заходится. Но то, что показывают, это не настоящая война. Так, кусочки. Если бы показать настоящую, то ни одно бы сердце не выдержало.
Я, детка, когда по телевизору слышу, как немцы сегодня нас учат жить, и говорят, что мы делаем правильно, а что неправильно, то крестюсь и думаю: ну, господи, как же у них язык поворачивается? Их деды и отцы на нашей земле такое горе сотворили, даже подумать страшно. Ну мы же еще живы! Помним все!..