Можно было предположить, что эта балаганная эстетика станет аллюзией ко сну пушкинской Татьяны, где и медведь, и "череп на гусиной шее вертится в красном колпаке", и "лай, хохот, пенье, свист и хлоп…". Но нет, режиссер Евгений Арье представил в таком ключе помещичью жизнь Лариных, обновив ее пушкинские "коды" и переместив действие из ларинского дома на зеленую синтетическую лужайку с одуванчиками, утыканную пластмассовыми курицами и гусями и даже муляжом белой лошади в рост (художник Семен Пастух). Ларина и няня варенье здесь уже не варили: они пили крепкую наливочку из графина, предаваясь незатейливому диалогу "и я, бывало, в давно прошедшие года…" - "вы были молоды тогда!", и наливались так, что Филиппьевна еле усаживала старшую Ларину на качели. Ряженые крестьяне под дружную песню "Уж как по мосту-мосточку" развлекали подвыпившую барыню плясом с кувыркающимся гармонистом-петухом, с подпрыгивающими на ножках длинношеими гусями, с Козлом, гоняющимся за жертвой в черном цилиндре. Главная персона этой круговерти - косолапый Потапыч, раскачивающийся на качелях. Однако этой "угарной" пляской режиссерский гротеск в спектакле не ограничивался. На сцену выкатывался в клубах водяного пара самодвижущийся экипаж (паровая машина) с женихом Ленским и гостем с медвежьей головой. Медведь оказывался Онегиным. К счастью, титульный герой чучело с головы во время пения снимал, а "медвежью" эстафету принимал у него "кучер" прибывшей машины, обрядившийся в мохнатого зверя. Но Онегину все-таки пришлось еще помаяться в медвежьей голове в следующей сцене "письма Татьяны": когда девушка строчила ему гусиным пером любовное послание, а герой ее сердца с мордой медведя пританцовывал и топтался в глубине сцены, выжидая, как показалось, только одного - скорее бы закончилось это письмо и он удалился со сцены.
Откровенно говоря, "медвежьи" идеи работали в спектакле вхолостую, поскольку, кроме прямолинейной ассоциации, ничего не вносили в спектакль, разве что игровой задор. Но дальше этого задора постановщик не придумал ничего экстраординарного или просто свежего по мысли. Хотя ссора Ленского с Онегиным на именинах Татьяны и разворачивается в антураже "парковки" самокатных экипажей, на которые взбираются ряженые музыканты с барабанами, а Ленский бросает не перчатку, а плещет шампанское в лицо Онегина, хотя дуэль и происходит не зимой, а под дождем (дуэт "Враги… " бывшие приятели поют под зонтом), а знаменитая ария Ленского "Куда, куда, куда вы удалились.." решена, как предсмертный стих поэта, который тот записывает гусиным пером на память любимой - все это только приемы, более или менее знакомые, но в сумме не выстроившиеся в цельную драматургию спектакля. И чем дальше, тем скупее становились режиссерские средства, приходя в финале к почти концертному формату, когда всю прощальную сцену Татьяны и Онегина выносили на себе певцы. Причем делали это с такой артистической силой, что про гусей уже вспоминать не хотелось.
Музыкальная часть этого "Онегина", как кит, противостояла хаотичному зрелищу на сцене. Туган Сохиев намеренно вел оркестр неторопливо, иногда даже слишком замедляя темпы, но, очевидно, стараясь подробно показать каждую музыкальную фразу, каждый нюанс драматургии Чайковского. Оркестр у него звучал мягко, умеренно по динамике, завершенно по смыслам. Партитура выстраивалась логически - от ларинского негромкого "рая" к напряженному и иступленному финалу убитой навечно любви Онегина и Татьяны. Работы певцов - удача постановки: и Ларина Елены Манистиной, и Няня Евгении Сегенюк, Трике Ивана Максимейко, Ольга Алины Черташ, задорная, а не коварная, забавно пародирующая меланхоличность Татьяны, звучали ярко, с индивидуальными артистическими и вокальными деталями. Ленский Алексея Неклюдова впечатлил красивым тембром голоса и каким-то хрупким, чуть "антикварным" вибрато, так подходящим этой партии. Татьяна у Анны Нечаевой - замечательная по фактуре: красивая, с богатыми красками голоса, сильная, стойко выдерживающая испытания и дающая отпор Онегину в финале. Сам же Онегин в исполнении Игоря Головатенко - как отдельная планета в спектакле: впечатляющий своей мужской харизмой, объемностью и красотой голоса, поразительно точно попадающий в суть онегинского образа и музыки Чайковского, одарившего пушкинского героя не только страстной сценой любовного объяснения в финале, но и страшной развязкой игрока, проигравшего в жизни все.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"