25.09.2019 06:23
Общество

Евгений Водолазкин - о последнем представителе Серебряного века

Евгений Водолазкин - о последнем представителе Серебряного века
Текст:  Алексей Филиппов
Российская газета - Неделя - Федеральный выпуск: №215 (7973)
30 сентября 1999 года, 20 лет назад, умер Дмитрий Сергеевич Лихачев. Пока он был жив, его называли последним представителем Серебряного века, времени второго, высшего взлета русской культуры. Ушла ли вместе с ним в небытие прежняя Россия?
/ РИА Новости www.ria.ru
Читать на сайте RG.RU

Об этом мы разговариваем с доктором филологических наук, писателем, лауреатом премий "Большая книга", "Ясная Поляна", "Книга года" Евгением Водолазкиным, 13 лет работавшим с академиком Лихачевым в Пушкинском Доме.

В перестройку и в девяностые о Лихачеве писали как об олицетворении ушедшей исторической России. Борзописцы и политики говорили, что эту Россию необходимо вернуть, я помню, как в августе 1991-го об этом кричал Руцкой перед Белым домом. Удалось ли это хотя бы отчасти? Или Россия Лихачева и тот человеческий тип, который был в нем воплощен, навсегда ушли в прошлое?

Евгений Водолазкин: У всякой вещи есть начало и конец. Другое дело, что некоторые вещи повторяются на новом уровне. Это не надо путать с марксизмом, перед нами так называемая типологическая экзегеза, один из основных способов толкования Священного Писания. Это позволяет кое-что возрождать, брать хорошее из того времени, которое никогда не вернется.

Как Василий Аксенов повлиял на советскую моду

Дмитрий Сергеевич понимал, что живет в настоящем, и слепо копировать бесконечно прекрасный Серебряный век, конец XIX - начало XX вв., было бы странно, но до некоторой степени он воплощал его в себе. Родился он в 1906-м, застал его краешком и все же успел увидеть ту культуру: Лихачевы абонировали ложу в Мариинском театре и квартиру старались снимать недалеко от него. Он никого не поучал, но его вид, манера говорить, держаться свидетельствовали о чем-то недоступном большинству наших сограждан. Академик Александр Михайлович Панченко рассказывал, как однажды они с Лихачевым в Варшаве на съезде славистов зашли с коллегами в ресторан. По-польски говорил только Панченко, он и заказывал. Лихачев отказался от десерта. Панченко, глядя в потолок, сказал: "Граф не будет десерта!" Официант подал десерт всем, кроме Дмитрия Сергеевича. Его старая закалка, стать, говоря по-бунински, "не нонешнего века человека", заставляли самых разных и, прямо скажем, далеких от Серебряного века людей находить в себе качества, соответствующие Дмитрию Сергеевичу.

Но возвращается не только то, что мы хотели бы увидеть. Однажды я беседовал с Дмитрием Сергеевичем, и он сказал, что Петербург начала 90-х напоминает ему революционные годы в Петрограде. Огромное количество каких-то непонятных людей, носимая ветром по тротуарам шелуха от семечек... Он говорил, что революция всегда сопровождается запустением. И такие же персонажи возникают - слегка авантюрные, не очень понятные.

Говорили, что Лихачев мог войти в любую среду, любую обстановку. На Соловках он был в добрых отношениях с блатными. Да и хрупкость его, кажется, была обманчивой.

Евгений Водолазкин: Я бы это отнес к его живому, чрезвычайно развитому интересу к миру. Он был ученым и в жизни. После Соловецкого лагеря он выпустил статью о картежных играх уголовников. Трудно испытывать интерес к месту, являющемуся сущим адом. А он это мог и смотрел на него глазами исследователя, который жизнь во всех ее проявлениях рассматривает как материал для анализа, как необходимый опыт.

Он ведь по своей сути советским человеком не был, у него были явно выраженные эстетические расхождения с этой властью. Тем не менее его советская карьера была чрезвычайно успешной. В 1952 году, в 46 лет, он получил Сталинскую премию, в 1953-м стал членом-корреспондентом Академии наук. В чем секрет его удачной адаптации к советской действительности, которая, очевидно, была ему крайне неприятна?

Евгений Водолазкин: Я думаю, что для него в этом проблемы не было. Он очень не соответствовал советской власти и советскому стилю, но не был диссидентом. Диссиденты, при всех их больших заслугах, становились частью системы, пусть и с обратным знаком. Лихачев же выбрал другой путь. Он был не против системы, а вне ее. Он не выходил на демонстрации, не декларировал свои взгляды публично, но жил так, как будто "их" нет. Это не значит, что он постоянно шел на компромисс. Есть вещи, с которыми можно смириться, которые можно терпеть, но у него всегда были своего рода красные линии, заходить за которые было нельзя. Когда ему предложили подписать письмо против академика Сахарова и намекнули, что эта подпись сделает его "выездным", он отказался, и после этого его избили у дверей квартиры. В итоге это письмо не подписали только два члена Академии - Дмитрий Сергеевич и академик Капица. Сейчас это трудно понять, но тогда это, без преувеличения, был героический акт. Или история с Бродским - перед судом над ним Дмитрий Сергеевич добился, чтобы ему дали справку о том, что он для Пушкинского Дома делает переводы Джона Донна. Эта справка не помогла, да и не могла помочь, но он был одним из немногих, кто попытался сделать что-то практическое для того, чтобы спасти Бродского. И Бродский до конца жизни оставался ему благодарен. Однажды он разыскал Дмитрия Сергеевича в Венеции, и они вместе провели целый день.

Почему у западных политиков плохая память на даты

Некоторые люди по своей природе деструктивны. Деструкция иногда тоже нужна, она разрушает негодные конструкции. Но куда более высокая ступень - быть человеком конструктивным, и это в полной мере относилось к Дмитрию Сергеевичу. Для него было важно создать такую атмосферу, которая позволила бы работать ему и его сотрудникам. Это был своего рода остров - обозначение принадлежит ему. Он создал его в виде Отдела древнерусской литературы в Пушкинском Доме. Мы замечательно жили: нас никто не смел тронуть, никто не унижал, как часто любили унижать интеллигенцию какими-то проработками. Но, с другой стороны, Дмитрий Сергеевич просил о некоторой осторожности, чтобы тот хрупкий мир, который он создал, не разбился, как хрустальная ваза. Сейчас, через много лет, мне кажется, что это была самая правильная позиция.

Писали, что в 70-е, при первом секретаре Ленинградского обкома Романове, пытались поджечь его квартиру не без участия якобы властей.

Евгений Водолазкин: В его отсутствие пришли какие-то люди, отжали дверь фомкой, налили какого-то горючего вещества, подожгли и убежали. Но у Дмитрия Сергеевича стояла не рафинированная сигнализация, а простой, как он говорил, "ревун". Этот "ревун" сработал, выбежали соседи, увидели, что дверь горит, потушили. Советская власть в то время уже была относительно вегетарианской. Она уже не убивала, но время от времени намекала на то, что надо о ней помнить и проявлять некоторую осторожность.

Не стал ли Дмитрий Сергеевич Лихачев кем-то из ваших героев?

Евгений Водолазкин: У меня герои собирательные, они не отражают кого-то одного, но когда я описывал Иннокентия Платонова в "Авиаторе", то использовал и "Воспоминания" Дмитрия Сергеевича. Это великая книга, он там говорит и о лагере, и о своей долагерной жизни. Нет только времени его славы, потому что ему это казалось наименее интересным.

Я слышал, что напротив Пушкинского Дома будет разбит парк, и многие ученики Дмитрия Сергеевича хотят, чтобы он носил его имя...

Белорусские и российские литераторы обсудили роль классики в жизни общества

Евгений Водолазкин: Идет обсуждение того, как этот парк мог бы называться. Есть в дурном смысле романтические названия, такие, например, как "Сердце Петербурга". Я думаю, что его нужно назвать "Лихачевским парком". Почему не "Парком имени Лихачева"? "Имени кого-то" - советизм, а Дмитрий Сергеевич всегда говорил, что для русских названий характерна форма прилагательного: Юсуповский сад, Екатерининский, Румянцевский садик... "Лихачевский парк" был бы совершенно в традициях русской топонимики. Место, на котором собираются разбить парк, в течение многих десятилетий он видел из окон Пушкинского Дома.

Вспомним и его заслуги - не только перед городом, но и перед страной. В том, что мы не рухнули в пропасть, огромная заслуга Дмитрия Сергеевича, его тихий голос уберег нас от многих несчастий и непродуманных поступков. Он был одним из немногих, кто не впадал в истерику, кто сохранял спокойствие, и это заставляло подтягиваться всех остальных.

Все это приводит меня к убеждению, что нужно назвать парк "Лихачевским".

История