То, что Михаил Плетнев регулярно возвращает публику к "Пер Гюнту", сочинению, фундаментальному не только для норвежской культуры, означает степень важности для него этого "фаустианского" сюжета о поиске смысла жизни, о непостижимости истины, о подлинных и ложных ценностях, о сущности любви, безмерности пространств, через которые проходит душа человека, о той глубинной сути мира, к пониманию которой может приблизить искусство. Именно об этом повествует Ибсен в "Пер Гюнте", где герой в своем бесконечном стремлении познать и пережить новый опыт, найти свое "я" нарушает табу, перешагивая через любовь, традиции, мораль, пока жизнь не опустошает его, открывая ему тайну на пороге смерти: свет несет только любовь.
В предыдущих исполнениях РНО в составе с Василием Лановым эта музыкальная драма Ибсена и Грига звучала как сага, как "житие" Пер Гюнта, проходящего через соблазны и испытания, - с высоким градусом повествования, красотой декламации слова. Кирилл Пирогов в роли чтеца сдвинул этот масштаб от сказания к драме, к жизненному опыту человека, не возвышенно удаленного от реальной жизни, а проживающего свою необычную и противоречивую жизнь, свой мир фантазий, авантюрные истории.
Этот Пер Гюнт осознает свои грехи, от которых не может отказаться, влюбляется, лжет, изменяет, испытывает ужас, побеждает и поражает огромной жизненной энергией, которая толкает его вперед. У Пирогова он психологически подробен и более мелок - человек, а не эпический герой. Так же, как и сварливая Озе, мать Пер Гюнта, и другие персонажи - фантастические, сказочные, ирреальность которых актер подчеркивал разными тембрами, детальной интонировкой слова, изумительно тонко попадая в сложнейшую григовскую оркестровую ткань.
У РНО "Пер Гюнт" - блестяще отделанная партитура, где с удивительной мерностью простроена сложнейшая ритмическая фактура: острые синкопы фольклорных норвежских танцев - халлинга, спрингара (весенний танец), полиритмия, перебрасывания инструментальных реплик, звуковые наваждения в изображении инфернального мира.
Плетнев на этот раз еще больше обострил корявость танца дочери Горного короля, буквально жестикулируя каждый "косой" и "кривой" угол дансового ритма, с невероятным изяществом скроил танец Анитры, дочери вождя бедуинов, из струнных pizzicato и ударов треугольника, выстроил впечатляющую сцену морской бури и кораблекрушения, где короткие жесткие оркестровые волны, топившие корабль Пер Гюнта, развернулись в "адскую" картину, напоминающую фреску Страшного суда.
Плетнев, можно сказать, провел по этой григовской партитуре, как по разным мирам, неторопливо, в эпическом ключе разворачивая все ее детали и краски, приподнимая музыкальный тон к символическому обобщению и одновременно захватывая живым переживанием. Как, например, в смерти Озе, где тихие струнные выстроились в мерный траурный марш, в бесконечную скорбь, бездыханно рассеивающуюся в пространстве, заполняя его так плотно, что физически можно было ощутить сердечный спазм героя.
Девушки-пастушки (Московский областной хор имени А. Кожевникова) вызывали троллей, напоминая своей звонкой перекличкой вагнеровских валькирий, а Сольвейг в исполнении Анастасии Белуковой пленяла тонкой, светящейся лирикой. Сильнейшая сцена партитуры - встреча Пер Гюнта с Кривой, сущностью инфернального мира. Здесь слияние низкого бескрасочного тембра голоса, которым Кирилл Пирогов читал этот фрагмент, и оркестровой "жути" у Плетнева, с устрашающими тремоло на пиано, перекличками меди, внезапными ударами, разрастающимися звучностями и затуханиями, реально приоткрывало бездну, другое измерение - холодное, бесчувственное, невербальное: саму Смерть.
Этот "Пер Гюнт" у Михаила Плетнева и РНО - явление совершенно особенное и не только музыкальное, поскольку дает каждому, кто присутствует в зале, пережить некий духовный опыт и еще раз открыть для себя истину жизни - в искупительной любви.
Истину, без которой сегодня невозможно выживание мира.