Иной была реакция в ряде европейских столиц, хотя и там ноябрьская эйфория в Берлине была воспринята, особенно либерально настроенной публикой, "на ура". Да, в официальных заявлениях всячески приветствовалась "победа народа, стремящегося к свободе". Однако движение Германии к объединению мало у кого из европейских соседей вызывало прилив энтузиазма. Даже скорее наоборот.
Этому есть вполне логичное объяснение. Оно - в области геополитики. Ни Франция, ни Великобритания не были заинтересованы в появлении "большой Германии", ибо это нарушало сложившийся за послевоенные годы экономический и политический порядок, расстановку сил внутри Европейского сообщества, причем не в их пользу. В Париже и Лондоне настолько свыклись с германским расколом, что сама возможность объединения немцев рассматривалась лишь в отдаленной перспективе. Так, французский президент Франсуа Миттеран за год до падения Берлинской стены заявил, что, если такое и произойдет, то "не раньше будущего столетия". А его ближайший соратник министр иностранных дел Ролан Дюма несколько дней после того знакового события, судя по всему, по согласованию с президентом, предупредил, что "проблема объединения Германии не является и не может являться проблемой сегодняшнего дня".
Вполне понятно, почему Франсуа Миттеран не мог публично выступать против воссоединения Германии: Франция была связана с ФРГ союзническим договором, а он сам сделал многое для примирения двух стран. Достаточно вспомнить знаменитую фотографию, на которой вместе с канцлером Гельмутом Колем, взявшись за руки, они отдают в 1984 году дань памяти тысячам французских и немецких солдат, погибших во время Первой мировой войны в битве при Вердене. Однако не будем забывать, что Миттеран принадлежал к поколению, которое, имея на то вполне веские основания, с большим подозрением относилось к Германии, да и черный орел в гербе ФРГ представлял собой довольно устрашающий символ. Недаром же на одном из заседаний совета министров, что регулярно проходили в Елисейском дворце, Франсуа Миттеран, по свидетельству одного из присутствовавших, бросил реплику о "возрождающейся Германии Бисмарка". Ни Миттеран, ни премьер Великобритании Маргарет Тэтчер не произносили яркой фразы "Я так люблю Германию, что предпочитаю, чтобы их было две". Она принадлежит писателю, нобелевскому лауреату и участнику французского Сопротивления Франсуа Мориаку. А Миттеран, как говорят, поделился мнением о том, что "лучше бы Германия оставалась с 60 миллионами жителей". То есть без 20 миллионов населения ГДР.
Кстати, совсем неслучайно Франсуа Миттеран в декабре 1989 года совершил визит в Восточную Германию и заключил с тогдашним недолговечным главой правительства ГДР Хансом Модровом торговое соглашение на пятилетний период. Шанс реализовать его, понятно, так и не представился.
Активно сопротивлялась "единой Германии" и английский премьер-министр Маргарет Тэтчер. Примерно по тем же соображениям, что ее французский визави. Как писала в свое время лондонская Times, "железная леди" за два месяца до падения Берлинской стены совершила визит в Москву и пыталась убедить Михаила Горбачева в том, чтобы тот воспрепятствовал объединению Германии под тем предлогом, что это может поставить под вопрос международную стабильность и европейскую безопасность. Дальнейшее развитие событий показало, что в Кремле к ней не прислушались.
Несмотря на то, что большую симпатию тогдашние лидеры Франции и Великобритании друг к другу не испытывали, оба были действительно не на шутку встревожены. Об этом поведал бессменный советник Миттерана Жак Аттали в третьем томе воспоминаний Verbatim. В частности, о встрече тет-а-тет в декабре 1989 года в Страсбурге. По его рассказу, Маргарет Тэтчер предложила Миттерану координировать действия, чтобы "противостоять Германии, которая становится доминирующей силой в Европе". В свою очередь, французский президент посетовал на то, что Франция и Великобритания могут "оказаться в ситуации, что сложилась перед войной в связи с Мюнхеном" и что двум странам следует "заключить союз, как в 1913 и 1938 годах", то есть перед началом двух мировых войн.
Тем не менее то, к чему стремились Гельмут Коль и его команда, свершилось. Не прошло и года после падения Берлинской стены, как по следам конференции "2+4" с участием ФРГ и ГДР, России, США, Англии и Франции в Москве был подписан Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии, давший "зеленый свет" ее объединению. Как рассказывал мне участник того саммита глава французского МИДа Ролан Дюма, среди прочих обсуждался и вопрос о том, что вооруженные силы стран - членов НАТО не будут приближаться к границам тогдашнего СССР. При этом он подчеркнул: "Это было абсолютно логично в условиях, когда было решено превратить наш континент в зону мира и сотрудничества". Увы, обещание так и осталось обещанием, а стена, разделявшая тогда Европу, никуда не делась, а только сдвинулась на восток.
Так кто же выиграл? Разумеется, Германия, ставшая благодаря воссоединению еще более мощным игроком в ЕС, способным диктовать свои условия партнерам. Наверное, в выигрыше и США. Ведь Вашингтон смотрел на проблему объединения Германии через призму "холодной войны" и стремился сократить влияние СССР в Европе. Франция, ранее полноправный партнер Германии по евротандему, смогла сохранить позиции в ЕС, но первая скрипка все-таки у Берлина. О Лондоне и говорить нечего: не сегодня, так завтра он отдаст швартовые и отправится в одиночное плавание.
Ну а Россия? Увы, общеевропейский дом, о котором мечтал Михаил Горбачев, выстроить пока не удалось. Хотя в Германии помнят, что без доброй воли Москвы их путь к желанной цели был бы, несомненно, гораздо длиннее и куда более тернистым.