То, что во главе фестиваля, где прозвучат "Военные письма" Гаврилина, "Хроника блокады" Тищенко, ваша оратория по "Блокадному дневнику" Ольги Берггольц, - встал такой легендарный дирижер, как Владимир Федосеев, вполне закономерно. У многих он ассоциируется с Москвой - но все-таки родом он из Ленинграда.
Антон Лубченко: И не просто родом, Владимир Иванович - блокадный ребенок. Могилы его близких находятся на Пискаревском кладбище, где высечен знаменитый текст Ольги Берггольц "Здесь лежат ленинградцы", кстати, полностью вошедший в финал "Ленинградского дневника", который мы исполним на втором концерте фестиваля.
А с вами Федосеев делился своими воспоминаниями о блокаде?
Антон Лубченко: Да, и, конечно, слушать их нелегко. Одна история абсолютно мистическая - поезд, в котором он с мамой ехал в эвакуацию, попал под обстрел. Практически все погибли. Владимир Иванович рассказывал: "Вот я иду один по перрону, плачу, а навстречу идет мама. Мы выжили - вдвоем. И на перроне - гора из сгоревших вещей, как могильный холм, а на ней возвышается папин аккордеон, целый и невредимый..." Он говорит, что именно этот случай определил его судьбу - после войны он поступил в музыкальное училище по классу баяна. И еще ему запомнилось: в те дни постоянно передавали по радио Рахманинова, Чайковского… Мы много говорили с ним, когда готовили в Питере выпуск нашего альбома "Две "Линцские" симфонии" в прошлом году, тогда я посчитал некоторой несправедливостью, что у маэстро нет своего большого проекта в родном городе.
Теперь вы вернете в Петербург не только Федосеева, но и ряд полузабытых произведений, в том числе музыку Шостаковича к фильму "Падение Берлина". После смерти Сталина он исчез с экранов, поскольку мифологизировал вождя. Вас это не смущает?
Антон Лубченко: Почему меня это должно смущать? Начнем с того, что не так уж он и "сошел" - я его несколько раз видел по телевидению еще в 80-е. Конечно, там есть приметы времени, но нельзя сказать, что этот фильм - лишь прославление Сталина. Он безумно интересен, сценарий соткан из большого количества документов, стенограмм Ялтинской конференции, заседаний ставки в Кремле. Конечно, сцену, где вождь в белом кителе сажает деревья в саду, или финал с его прилетом в побежденный Берлин (хотя этого, как известно, не было) - смотреть забавно. Но ведь мы знаем историю, можем отфильтровать идеологические моменты. Зато фильм радует почти документальными съемками, блестящей игрой актеров и музыкой Шостаковича. А то, что сочинение было создано по госзаказу, не умаляет его художественных достоинств.
Но Шостаковичу это припоминают чаще, чем кому-либо еще. Видимо, как раз потому что композитор - гениальный?
Антон Лубченко: Официальные посвящения и смысл, который гении вкладывали в партитуру - разные вещи. Прославляет ли Шостакович власть, к примеру, в своей Двенадцатой симфонии, посвященной Ленину? На Западе эта симфония была встречена в свое время крайне враждебно - именно потому, что ее сочли просоветской. Но имеющий уши, да услышит. Уже в первой части "Революционный Петроград" - кровавая мясорубка, перемалывающая все живое… Вообще, иносказательность была "коньком" Шостаковича. Даже "Песня о лесах" - оратория не только о том, как пионеры сажают леса...
В отличие от Шостаковича и Гаврилина, музыка Бориса Тищенко, которого профессионалы называют одним из крупнейших русских композиторов ХХ века, массовому слушателю все-таки известна меньше.
Антон Лубченко: Его симфонию "Хроника блокады", которую мы исполним на открытии фестиваля, даже среди профессионалов знают немногие. Тому, что его имя не на слуху у массового слушателя, у меня свое объяснение. Борис Иванович почти не писал музыку к кино. Уверял: "Писать нужно всегда не так, как просит заказчик, а обязательно поперек! Иначе это не искусство". А ведь именно в кино Прокофьев, Шостакович, Свиридов, Шнитке создали ту часть своего творчества, которая считается "народной", "популярной". Тищенко же такую "народную" музыку отрицал. Прав ли он был - не знаю. У его антагониста Сергея Слонимского есть хотя бы песня "У кошки четыре ноги" из фильма "Республика ШКИД" - все ее знают. У Тищенко такой песни нет. Вовсе не потому, что он не мог написать мелодию. Мог, еще и как. Как раз симфония "Хроника блокады" заканчивается невероятно щемящим вальсом. Правда, Тищенко активно писал для театра, но, увы, драматические спектакли с его музыкой уже давно не идут. Все-таки киномузыка имеет гораздо больше шансов сохраниться: сколько замечательной музыки Шнитке, Гаврилина, Свиридова, Шостаковича, Прокофьева мы не знаем сегодня потому лишь, что она была создана для театра.
Хотите заняться ренессансом этой театральной музыки?
Антон Лубченко: А я этим и занимаюсь. Недавно в Сочи с оркестром, который для меня уже стал моей музыкальной семьей, мы исполнили "Евгения Онегина" Прокофьева. Только ленивый меня не спрашивал: "Вы, наверное, оговорились и имеете в виду Чайковского?" Нет, именно Прокофьева. Это потрясающе красивая русская музыка, которую он написал в 30-е годы для драматического спектакля Таирова. Постановка не состоялась, Таиров скончался, партитура Прокофьева ушла в забвение. Правда, лучшие темы Сергей Сергеевич впоследствии растащил в другие сочинения...
На фестивале состоится премьера и вашей оратории "Ленинградский дневник" на тексты Ольги Берггольц, которую все знают и почитают, но, увы, не все читают…
Антон Лубченко: С Берггольц я столкнулся, когда писал музыку к фильму "Три дня до весны", он начинается с ее строк. Стал вчитываться в ее поэзию. Имя Берггольц ассоциируется с блокадой, но огромное количество ее стихов не связаны с войной. Это настоящая русская лирика, в том числе любовная. И оратория начинается с пронзительного стихотворения про возлюбленного Иванушку, утопленного в пруду. Вообще "Ленинградский дневник" не столько о войне, сколько о сломанных судьбах, истерзанном детстве, раздавленных надеждах. Мы и назвали наш фестиваль - "На страже мира" - чтоб подчеркнуть, что говорим совсем не о войне…
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"