Михаил Васильевич и Александр Трифонович рифмовались не только своими фамилиями, но и судьбами. Оба родились на Смоленщине. Твардовскому было 15 лет, когда он услышал, как Исаковский читает стихи об... ореховых палках. Мальчишка ушел потрясенный: оказывается, поэзия - это не только паруса, звезды и незнакомки, но и дымок с картофельного поля, запах конопли и палки, которые выстругивает отец.
Исаковский был старше на десять лет и опекал Сашу как старший брат. Михаил Васильевич первым оценил стихи подростка и опубликовал их в газете.
Они сдружились. Даже дачи, которыми их наделили после войны, поэты взяли так, чтобы жить рядом, видеться каждый день. Кусты малины с участка Исаковского лезли сквозь забор к Твардовскому.
Оба любили сидеть у костра, и когда Александр Трифонович устраивал костер на своем участке, Михвас (так с юности звал его Твардовский) всегда приходил, чтобы вместе с другом вспомнить родной Смоленск или просто помолчать.
И всякий раз Александр Трифонович с тревогой думал о друге: "Как же он одинок и погружен в себя..."
Твардовский знал причину этой погруженности в себя - у Исаковского с детства была тяжелая болезнь глаз.
И меркнет свет и гаснет свет в глазах,
Что так любили в мире все живое...
Это Исаковский еще 25-летним написал.
Но причина его одиночества в литературе была все-таки не в болезни. Исаковский не любил ходить строем. Чурался всякой моды. В юности избежал подражания и Маяковскому, и Есенину - кумирам своего поколения. Не увлекся Пастернаком. Все прошло сквозь него, не захватив.
А вот от эпохи деваться было некуда. Исаковский всю жизнь чувствовал себя обязанным большевикам. На это у него, крестьянского сына, были все основания: рос в нищете, из 13 его сестер и братьев до 1917 года дожили четверо.
Искренней преданностью поэта власть вволю пользовалась. К тому же Исаковский в юности был газетчиком, и редактора всех центральных газет знали: Михаил Васильевич может написать стихи в номер.
Другого поэта такая поденщина давно бы убила, но не Исаковского. Отдав кесарю кесарево, Михаил Васильевич запирался в своей комнате. И вот там, оставшись наедине со своим сердцем, он писал настоящие стихи.
Его ничуть не заботило то, что подлинные шедевры могут потонуть среди шелухи. Отделять зерна от плевел - эту работу он оставлял потомкам. Так и шли в его сборниках рядом: "Летят перелетные птицы..." и "Песня трудовых резервов", "Снова замерло все до рассвета" и вымученное приветствие газете "Правда".
Твардовский часто пенял другу на такую неразборчивость и просил его быть строже при составлении сборников. Исаковский обижался. У него была какая-то своя, сугубо крестьянская логика: в хозяйстве и веревочка пригодится.
И еще Михаил Васильевич был очень честен перед читателем: что было - то было. Из песни слова не выкинешь.
8 апреля 1967 года Твардовский, размышляя о судьбе старого друга, записал в дневнике: "Поэт не обязан быть великим - достаточно быть подлинным, незаменимым на своем месте".
Точнее об Исаковском не скажешь.
Подлинный. Незаменимый.
Двенадцатый
7 (19-го по новому стилю) января 1900 года в деревне Глотовка Смоленской губернии в семье Исаковых родился 12-й ребенок - будущий поэт Михаил Васильевич Исаковский.
Три друга (слева направо): Михаил Исаковский, Самуил Маршак и Александр Твардовский.
"Зелена была моя дубрава, зелена была..."
О гибнущих лесах
...Был здесь лес. И больше
нет его,
Только пни печальные
белеют.
И никто не скажет ничего,
И никто о нем не пожалеет.
Лишь порою, в лунную
метель,
Забредет нахмуренный
лесничий,
Где стоит оставленная ель
И другую безответно
кличет.
1926
Из стихотворения "Ельня"
Суровое время -
Суровый вопрос!
На станции Ельня
Замерз паровоз;
Покрылись бока
Ледяною корой,
На станции Глинка
Замерз и второй.
И две машинистки
В четыре руки
Стучали, что нету
Ни дров, ни муки...
1927
У крыльца высокого (песенка)
У крыльца высокого
Встретила я сокола -
Я весною встретила,
На любовь ответила.
Но весна кончается,
Он со мной прощается.
А снега повыпали -
И следы засыпали.
Ой, метели шумные,
Ой, снега вы белые,
Что же вы задумали,
Что же вы наделали?!
1940
Зелена была моя дубрава
Все во мне от счастья
замирало,
Как к нему я шла.
Зелена была моя дубрава,
Зелена была...
Мы встречались с ним
у перекрестка,
Мы бродили там.
Каждый кустик, каждая
березка
Радовались нам.
Вся земля дышала
и светилась,
Но прошла весна -
Птицы смолкли, небо
помутилось -
Началась война...
Он погиб у города Медыни -
Боль моя, слеза.
Навсегда закрылись молодые
Умные глаза.
У тропы-тропинки
неприметной,
Между двух рябин,
Со своею славою бессмертной
Он лежит один.
Весть о нем, как горькая
отрава,
Сердце мне прожгла...
Зелена была моя дубрава,
Зелена была.
1946