Когда готовили первых "звездолетов", было неизвестно, как поведет себя в космосе человеческий организм. А потому испытания проходили на пределе возможностей. Так, в термокамере при +80 градусах будущие космонавты сидели и час, и больше. А в сурдокамере - изнурительная изоляция, тишина бьет по мозгам. У кого-то даже возникали галлюцинации.
Борис Валентинович, вы ведь вторым из отряда вошли в сурдокамеру?
Борис Волынов: Да. Это было в 1960 году после парашютной подготовки. Позади 35 прыжков. Всем дали отдышаться, 2-3 дня отпуска. А меня раз - и в сурдокамеру, вслед за Валеркой Быковским. Небольшая барокамера. Все заставлено банками, склянками, едой. Когда для сна отбрасываешь спинку кресла, встать уже невозможно, нет места для ног. Когда спинка вертикально, можно "развлекаться" - зарядку делать, бегать, прыгать. Но на одном месте. Я сидел десять суток.
За три недели до полета Гагарина в этой же сурдокамере погиб Валентин Бондаренко. Самый молодой, 24 года. Сгорел из-за собственной неосторожности. Это первая гибель в отряде, которую мы все ощутили. И поняли: то, с чем мы имеем дело - это дело огромного риска.
Первого полета в космос вы ждали несколько лет - восемь раз дублировали. Тяжело быть "запасным"?
Борис Волынов: Очень тяжело. Расскажу историю. В 1963 году мы готовились к полету на корабле "Восток-5" вместе с Валерием Быковским. Одиночный полет. Приезжаем на космодром. Окончательное решение за госкомиссией: Быковский - основной, я - дублирующий. Разместились в "гагаринском домике": две кровати, датчики. Покажут, что плохо спал - в полет не пошлют ни в коем случае.
И вдруг заходит Сергей Павлович Королев. Спрашивает: "Вы не знаете, что сейчас будет? Последний технологический пуск почти такого же ракетоносителя, как у вас завтра". Говорим: "Мы же должны посмотреть!". - "Нет. Никаких нарушений режима". Но время запуска назвал: около 23.00. Конечно, мы ждем. Смотрим: черное-черное небо Байконура, и вдруг всполох. Грохот. Стартует ракета, быстро набирает скорость. Восхищаемся: хорошо идет! И тут как бабахнуло, "боковушки" (боковые блоки. - Ред.) в клочья… И все полетело вниз. Представляете наше состояние?
Часа через полтора - опять Королев. Бледный, еще более сутулый. Но предельно собранный. "Видели? Ну и как?". "Авария есть авария" - отвечаем. "То, что авария, вы правильно поняли. Но завтра будет все нормально. Будет старт по плану. Отбой". И мы спали!
А утром Валерку подняли в "Восток". Обнаружились неисправности, и он пять часов сидел в корабле. В принципе медики говорили: два часа нет старта - нужна замена. Два часа прошли. И каждые 15-20 минут я слышал: "Сейчас ты летишь. Готовься". В скафандре жара, "сдохли" все охлаждающие системы. Через пять часов Валерка полетел.
В вашем первом полете впервые в мире стыковались два пилотируемых корабля. Хлебнули экстрима?
Борис Волынов: Интересно, сложно, рискованно. 14 января 1969 года стартовал "Союз-4" с Владимиром Шаталовым, а на следующий день - "Союз-5" с нашим экипажем. Я - командир, Алексей Елисеев - бортинженер и Евгений Хрунов - инженер-исследователь. 16 декабря корабли сблизились до ста метров. И экипажи перешли на ручное управление кораблями - для стыковки. Все проходило на скорости 8 км в секунду. На расстоянии тридцати метров выполнили зависание. Когда мы стартовали, нас просили: "Сделайте так, чтобы это увидел весь мир. Вы должны быть в поле зрения антенн станций наблюдения, которые есть в СССР".
Глянули на Землю: находимся в районе Африки. Если сейчас стыковаться, никто не увидит. У Володи топливо заканчивалось. А мы с Лешей думали: сколько у нас, хватит, не хватит? Мы топали, удерживая тридцать метров между кораблями, "на руках" от Африки до Крыма. Когда появилась связь и телекартинка, нам сказали: "Все, ребята, можно!". Мы обрадованно состыковались: плавненько, аккуратненько, у всех на глазах. То, что просили, сделали! Первая в мире стыковка состоялась. Ликовали и на земле, и мы в космосе.
А как переходили космонавты?
Борис Волынов: Оба корабля после стыковки были завязаны в единое целое по энергетике. Фактически получилась первая экспериментальная космическая станция. Тогда корабли не имели переходного люка в стыковочном агрегате. Поэтому с корабля на корабль нужно было переходить в условиях открытого космоса.
Когда Леша и Женька (Елисеев и Хрунов. - Ред.) надели скафандры, помогал им, проверял все, запустил ранцы в бытовом отсеке, который использовался как шлюзовая камера. Сам без скафандра. Поэтому ухожу в спускаемый аппарат, закрываю герметично люк. И слежу за ними: у меня на приборах - медицинские параметры космонавтов. Все нормально. Нажимаю кнопку, механизм сработал, люк открывается. И они увидели космос. И как подскочили пульс и давление у моих ребят! Как будто пробежали стометровку.
Шаг в бездну как в пропасть?
Борис Волынов: Было много эмоций. Ведь до этого были две неудачные стыковки - в 1967 и 1968 годах. Тоже держали в голове. Елисеев и Хрунов после перехода (а, надо сказать, не обошлось без нештатных ситуаций) остались на корабле Шаталова. Они вместе вернулись на Землю. А я сутки еще летал.
Насколько я знаю, эту сложнейшую операцию должны были провести еще раньше, когда летал Комаров?
Борис Волынов: Да. Там был план абсолютно наш. Но все с самого начала пошло не так. Когда корабль Комарова вышел на орбиту, одна солнечная батарея не раскрылась. Это значит, что вся программа перечеркивается. Еще несколько дефектов вскрылось. Второй корабль решили не пускать. А посадка Володи закончилась катастрофой.
Я участвовал в расследовании. Информации никакой не осталось. И мы гадали по положению тела, что там происходило. Потом конструкторы решили создать магнитофон, который писал бы все "на проволочку". Вроде "черного ящика" в самолетах. И даже при пожаре информация сохранялась. Этот магнитофон при спуске как раз находился у меня над левым плечом.
Но вы при приземлении тоже чуть не погибли?
Борис Волынов: Мне дали телефонограмму: проверить перед запуском двигателя, правильно ли стоит корабль относительно Земли. Надо было видеть движущиеся ориентиры, чтобы не запустить двигатель на разгон. Иначе бы ушел на другую орбиту. Приходит время запуска, смотрю в оптический прибор, а на Земле - ночь. Ошиблись в расчете. Куда запускать двигатель? Неизвестно. Тогда решил: автоматическую программу выключить. На Земле подумали, что я уже сажусь: "Байкал, привет!". Я говорю: "Всю посадочную программу выключил". - "А что?" - "Ночь, не понятно, абсолютный ноль". А с Земли: "Елки-палки, извини, Байкал. Теперь вручную, сам".
Крутнул вручную, включил, поехали. Все как по писаному, до миллиметрика. А через шесть секунд после работы двигателя идет команда на разделение. Бах! Была такая взрывная волна, что крышка люка приоткрылась и встала на место: 100 мм давления в спускаемом аппарате исчезло. Бытовой отсек ушел, а приборно-агрегатный отсек остался, солнечные батареи и двигательная установка не отделились. Когда я увидел антенну (она располагается на солнечной батарее), понял: дальше будет примерно как у Комарова.
Что получилось?
Борис Волынов: В спускаемом аппарате днище - наиболее защищенная часть. Он должен идти по вектору скорости днищем вперед. Но не идет. Потому что не отделился приборно-агрегатный отсек, и солнечные батареи срабатывали, как крылышки, - его переворачивает. А, как известно, ворона вперед хвостом не летает. Дальше - крутеж. Автоматика понимает, что это неправильно: его переворачивает снова и снова. Я даже измерял скорость, вел репортаж на магнитофон.
Можно погибнуть, а вы скорость меряете?
Борис Волынов: Я же участвовал в расследовании гибели Комарова. Знал, что нужно испытателям, конструкторам. Поэтому из ситуации надо было выжать все, что можно. Но мне повезло: взорвались раскаленные топливные баки. И три тонны спускаемого аппарата, наконец, отделились. Появился шанс на спасение. Корабль кувыркается. В иллюминаторе розовые жгуты раскаленного газа. Металл на глазах становится мягким, как тряпочка, жидким, исчезает... Почему? Температура до 6,5 тысячи градусов! Повезло, что открылся парашют. Но удар при приземлении был такой жесткий, что получил перелом костей зубов верхней челюсти. Потом лежал в госпитале Бурденко.
Это был первый в истории баллистический спуск?
Борис Волынов: Это аварийный спуск. Приземлился в 600 километрах от того места, где меня ждали. Когда меня нашли трое солдатиков, спросил: "Я не седой?". "Нет", - отвечают. А один говорит: "А я про вас анекдот знаю". "Какой?!". "Пошатались-пошатались по космосу, поволынили-поволынили - ни хруна не сделали, еле сели". "Кто ж такой гениальный? - смеюсь. - Автора не найдут".
Медики говорили, что вы уже никогда не сможете полететь в космос, потому что еще ни один человек на Земле не перешагивал такой психологический барьер. А вы через семь лет полетели еще раз. И это опять был испытательный полет - на новую станцию "Салют-5". И опять очень драматический?
Борис Волынов: Было так. Шли 42-е сутки полета. И тут - авария, станция полностью выключилась. Темнота. В невесомости где верх, где низ - не поймешь. Сирена завывает. О том, что случилось, было несколько гипотез. Хотя до сих пор толком никто не знает. Где-то за час сорок станцию восстановили. Однако после этого у моего напарника начались серьезные проблемы: перестал спать, сильные головные боли, полная потеря работоспособности. Пришлось выполнять функции и командира, и бортинженера. На земле было принято решение: прекращать полет и садиться. Все пришлось делать одному, аврально: перевести станцию в автономный полет, расконсервировать транспортный корабль, собрать шмотки, все наработанное. Последние сутки вкалывал без сна.
Космонавты - суеверные люди?
Борис Волынов: Когда у нас была парашютная подготовка, никто не хотел прыгать с куполом, у которого был номер 1313. А я сделал на нем около двадцати прыжков. Ни разу не подвел. У корабля "Союз-5", на котором я летал и возвращался после стыковки, заводский номер какой, думаете, был? Тринадцать! Но ведь остался живой. Правда, без зубов.