Для Евгения Арье, создателя и руководителя театра "Гешер"в Тель-Авиве - это третий спектакль в репертуаре "Современника". До того были "Враги. История любви" (2011) и "Скрытая перспектива" (2012). Ученик Георгия Товстоногова, автор одного из самых ярких и бесстрашных спектаклей рубежа 80-90-х годов "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" в Театре им. Маяковского, он смог создать театр и воспитать публику в стране, не очень приспособленной для сценического искусства.
Кажется, не случайно они так сблизились с Волчек - обоих волнует "театр для людей". Яркие, счастливые и горькие сюжеты человеческих судеб, вовлекающие в свой круг публику. В этих спектаклях много мелодраматического. Тем более что большинство сидящих в зале - женщины 45 плюс.
Но на спектакле "Папа", поставленном по пьесе французского драматурга Флориана Зеллера, дыхание перехватывает и у мужчин, у всех, кто знает, что перед ними - не вымысел, а страшная правда о болезни, которую сегодня все чаще приносит старость. Альцгеймер и деменция - реальность, которая может коснуться всех. Сидевший рядом со мной мужчина в какой-то момент выдохнул: "Я сейчас сойду с ума", - и соседи сзади и спереди понимающе переглянулись. Конечно, "Папа" даст интересный материал для социологических обобщений, как это случилось с "Крутым маршрутом", поставленным Волчек в 1989 году. Сегодня он вызывает едва ли не больший интерес, чем в год создания, причем у молодых зрителей.
"Папа" - спектакль для тех, кто пережил или переживает трудный опыт жизни в зазеркалье, с людьми, чье прошлое постоянно плывет, подвергается эрозии. Для тех, кто ведет трудную битву за достойную жизнь для своих близких.
Выбирая из трех пьес автора (у него кроме "Папы" есть еще "Мама" и "Сын"), "Современник" выбрал первую - из-за Сергея Гармаша. Премьер труппы не часто имел такие яркие театральные работы, как эту. Еще недавно лучший актер на роли мачо, он сыграл не просто физическую немощь, но и глубокую психологическую потерянность.
Его Андрэ подобен ребенку, который постигает мир. Этот старик оказался в положении неофита, для которого дом родной дочери приобрел неведомые очертания. Да и саму дочь он не всегда может узнать. Все плывет и мерцает в его сознании, но автор, а за ним и создатели спектакля сделали все, чтобы публика до самого конца находилась на стороне Андрэ - того, кого в древнем нетолерантном мире, не церемонясь, назвали бы маразматиком.
Художник Николай Симонов построил мир спектакля из зеркал, которые при этом похожи на комфортабельное современное жилище.
Напряжение и даже ужас рождаются тогда, когда оно внезапно начинает мутировать, превращаться в пугающий кошмар. И тогда вместо любимой дочери Анны (про работу Виктории Толстогановой скажем чуть ниже) перед ним возникает совсем другая Женщина (Янина Романова), которую он почему-то принимает за дочь, а ее милый приятель, а затем и муж Пьер (Сергей Гирин) вдруг становится холодным монстром, готовым убить. Впрочем, это, наверное, не Пьер, а какой-то незнакомый Мужчина, который пробрался в квартиру (Олег Феоктистов). Так вместе с персонажем Гармаша мы теряемся, ужасаемся, ищем правды и не находим ее. Зеркала Симонова только помогают этой мерцающей атмосфере, наполненной фантомами и призраками.
Но если Сергей Гармаш играет растерянного и бодрящегося старика, у которого даже спина порой живет жизнью антенны, напряженно вслушивающейся в обманчивое пространство, то роль Виктории Толстогановой, играющей его дочь Анну, даже трудно определить. Она застыла. Она отключила все эмоциональные уровни. Она сама почти фантом для самой себя. Фантом, или машина. Так ей легче не показывать растерянность, сохранять видимость прежнего мира, в котором отец был защитой и дарил уверенность в любви.
Сквозь эту силу, или почти безразличие просвечивает слабость, но она едва различима. И этот ее образ и стиль поведения - самое психологически достоверное в спектакле. Если про чувства Андрэ, выраженные в его поведении, зрителям трудно что-то свидетельствовать (ведь никто из сидящих в зале еще не находится по ту сторону сознания и памяти), то про состояние Анны достоверное знает добрая половина зала.
И это такая живая и при этом художественная статистика, от которой делается жутко. Кто она, Анна? Чего в ее желаниях больше - избавиться от отца или сохранить с ним прежнюю связь несмотря ни на что? Эти вопросы Толстоганова сохраняет для зрителей и для себя до конца, скрывая их в глубине своей оледенелой сдержанности. И это - одно из самых сильных впечатлений спектакля.