Николая Зиновьева мне открыл замечательный литературный критик Валентин Курбатов. Однажды Валентин Яковлевич прочитал мне по телефону три стихотворения Николая, а четвертое не смог дочитать, заплакал.
Зиновьев говорит о самом горьком, о сквозных ранениях народной души. Можно даже подумать, что он специально хочет сделать читателю больно. Но проходит время, и ты понимаешь: поэт выговорил не только свою, но и твою боль. И становится легче от того, что, оказывается, есть человек, который терзается не меньше тебя. Боль лечится солидарностью и отступает, не разорвав тебя на части.
И в этом - традиция русской поэзии. Поэт, закрывающий глаза на происходящее, хуже цензора. Цензор калечит чужое, а поэт, отвернувшийся от бед Отечества, калечит себя, отказывает себе в совести.
Впрочем, мы ждем от поэзии не только солидарности, но и света, и радости. Поэт не может позволить себе безутешность.
Зиновьев об этом помнит. Маяком ему светит нескладная жизнь Николая Рубцова, который всегда умел переплавлять вселенскую боль во вселенскую любовь.
Были пути мои трудные, трудные,
Где ж вы, печали мои?
Скромная девушка мне
улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное -
все забывается,
Светлые звезды горят!
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru
День Победы
Воспетый и в стихах, и в пьесах,
Он, как отец своим сынам,
Уже полвека на протезах
Что ни весна, приходит к нам.
Он и страшнее, и прекрасней
Всех отмечаемых годин.
Один такой в России праздник -
И слава Богу, что один.
* * *
Не обмануть души поэта:
Златой Телец царит в стране.
Не верю, что мой дед за это
Погиб когда-то на войне.
Приходит он ко мне ночами,
Когда в окошко дождь стучит,
С глазами полными печали
Стоит у двери и молчит.
Не обвиняет, не кричит,
Стоит у двери - и молчит.
* * *
У карты бывшего Союза,
С обвальным грохотом в груди
Стою. Не плачу, не молюсь я,
А просто нету сил уйти.
Я глажу горы, глажу реки,
Касаюсь пальцами морей.
Как будто закрываю веки
Несчастной Родине моей.
* * *
Бывают дни, дарованные свыше,
Когда на все гримасы суеты
Глядишь с пренебреженьем,
как на крыши,
Должно быть, птицы смотрят
с высоты.
В подхваченные ветром занавески
Небесная сквозит голубизна,
И все вокруг в каком-то
влажном блеске,
Как будто в детстве, сразу после сна.
* * *
Кто там на улице стреляет?
А то, повесив на забор,
Соседка тряпку выбивает,
Так называемый "ковер".
Его бы выбросить на свалку,
Но сука-бедность не дает.
И высоко вздымая палку,
Хозяйка бьет его и бьет.
С какой-то лихостью гусарской
Колотит тряпку все сильней!..
Наверно, бедной, мнится ей,
Что сводит счеты
с государством.
На пределе
В воздухе разлитую тревогу
Я стараюсь посильней вдохнуть,
Чтоб ее не так досталось много
Сыну, начинающему путь.
Я уже почти дошел до точки,
Грудь моя, как угль, обожжена,
А ведь есть еще Ариша - дочка,
И Ирина - верная жена.
Перед встречей
На ветру дрожит осинка,
Хлещет веткой по глазам:
Не гляди, как гроб из цинка
Из Чечни летит в Рязань.
Но летит под небесами
Гроб и воет, и свистит.
А навстречу из Рязани
Материнский крик летит.
Сердце бьётся, время мчится.
Боже правый, сохрани,
Чтоб не видеть, что случится,
Когда встретятся они.
* * *
Под утро мне приснились зайцы,
И солнце низкое в росе,
И вдруг ушастые мерзавцы
Заматерились дружно все.
Я тотчас в ужасе проснулся,
В окно на улицу взглянул,
И успокоенно вздохнул:
Там дети шли гурьбою в школу...