Она действительно казалась близким человеком. Может, потому что обладала абсолютно "своим", русским, "кустодиевским" типом красоты. Когда я впервые увидел ее в фильме "Осень", то принял за очень органичную, но непрофессиональную актрису: в ней не было и оттенка театральности, следов выучки - была ничем не замутненная естественность в движениях, взгляде, речи. Но потом косяком пошли ее роли из Гольдони и Мольера, ее Дульсинея и "сладкая женщина", ее княгини и императрицы - и стало всем очевидно, что это настоящее чудо мастерства и актерского всесилия, сгусток энергии и яркой образности, женского обаяния и магии перевоплощений. На сцене она заряжала этой энергией все окружающее ее пространство так, что с избытком хватало и на партнеров, и на зачарованных зрителей. Ее очень любили. А все любимое нам необходимо и потому кажется вечным.
Ее уход был неожиданным и неестественным. Беда накапливалась невидимо для нас, хотя коллеги по Театру Маяковского об этом знали. Жарким летом 2001 года грянул инсульт. Это очень коварная штука - инсульт, после него не каждый оправится. Актрисе это еще труднее: ее физическая форма - это ее трудовой инструмент, свобода движений и речи - ее палитра, кисть и краски. Речь возвращалась с трудом.
Февраль 2002: Наталья Гундарева, уже в реабилитационном центре, занята благотворительной деятельностью, помогает известнейшим коллегам, деятелям кино пройти курс лечения. Дает интервью об эстафете добра: "Я обрела еще большую веру в то, что миром правят доброта, участие, сострадание, желание помочь бескорыстно".
Лето 2002: Гундарева все настойчивей говорит о возвращении на сцену. И тянет себя обратно к нормальной жизни с упорством и целеустремленностью, которые когда-то заставили Маресьева ползти через тайгу к людям.
Мне удается повидаться с актрисой в зеленом дворике больницы, мы долго говорим, интервью публикуется и… оказывается для нее последним. Оно напечатано в книгах "Наталья Гундарева глазами друзей" и "Там, где бродит Глория Мунди". Глория Мунди - это, с латыни, мирская слава. Она уходит позднее, чем уходят люди. И редко бывает очень долгой. Только для самых любимых.
Вот несколько фрагментов той беседы.
"Все последние годы я жила в непрерывной спешке, в гонке, когда утром буквально за волосы стаскиваешь себя с постели, вливаешь в себя кофе, глотаешь сигарету, садишься в машину, мчишься на репетицию, на примерку, на спектакль, на съемку, а к вечеру прибегаешь домой выпотрошенная, не понимая, куда ушел целый день. И кажется, что ничего не сделано, хотя объективно это не так: ну прошла репетиция, ну, примерила два платья для новой роли, но в сущности настоящего, на что стоило бы употребить это жизненное пространство, - не сделано ничего. Потому что я люблю результат - характер такой. А то, чем я занимаюсь, результат дает далеко не сразу, и никогда не знаешь заранее, что из этого выйдет и что с тобой произойдет дальше. И вот вдруг в этой гонке судьба меня остановила. И вот я думаю: почему это произошло? Вот я сказала, что люблю результативность работы, - наверное, это свойственно людям, которых обуяла гордыня. Это как на Олимпийских играх, где на трибунах транспарант: "Дальше всех! Выше всех! Лучше всех!". И может быть, судьба меня решила... поставить на место, скажем так".
"Может, я покажусь нескромной, но мне кажется, что до сих пор я играла хорошо. Во всяком случае, на пределе возможного. Даже в средних пьесах старалась выжать из роли все, что можно. Эти роли я любила, отдавала им все силы. Потому что спектакль, который не отнимает у меня часть жизни, не имеет смысла. Нас еще в театральном учили: надо играть так, как будто завтра ты умрешь, и это последний раз! Так я и играла - словно умирать собралась. Мне так привычней, мне так лучше. Но так играть я, наверное, уже не смогу. Для этого нужны огромные физические силы - а их уже не будет. А играть хуже не могу себе позволить. Ведь театр - это еще и легенды, которые расходятся после спектакля. В этом смысле кино и театр стареют быстрее, чем любое другое искусство - живопись или музыка. Как событие они устаревают буквально на следующий день. И пусть лучше остаются легенды: кто видел - перескажет тому, кто не видел".
"Скажу банальную вещь: оказалось, то, что было - и было счастьем. Когда мы были молодыми и здоровыми, бегали по песку, и кидались в волны, и кричали друг другу: не заплывай далеко, а то ногу сведет! Вот это и было счастьем, вот это и было счастьем... На пляже детям устраивали какие-то представления, а мы жутко хотели спать, а там какой-то человек с ужасным акцентом кричал: к нам прышол Ра-а-бинзон, к нам прышол Ра-а-бинзон, а дети все орали: а-а-а!!!.. И нас это раздражало, потому что мы недосыпали. Мы этого "Рабинзона" возненавидели всей душою. Хотя и понимали, что детства у этих детей не отнять, и пусть они себе там радуются. А теперь ясно, что это все и было - счастье".
"У меня сейчас одна мечта: пожить нормальной жизнью, какой я жила. Сесть за руль, войти в свою квартиру, самой открыть дверь. Вернуться. Хотя когда я с утра до вечера мечусь по процедурам, я понимаю, какая для этого предстоит адская работа. А иначе уже никогда не смогу вот так развернуться и легко поднять ногу в батмане - все время буду бояться упасть. У меня даже была идея на свои прогоны звать врача, чтобы не бояться. Это сложная работа - истребить страх. Когда я попала в автомобильную аварию, то думала с отчаянием, что уже не смогу играть в театре. А однажды на спектакле мне сделалось плохо, и меня увели за кулисы. И потом всякий раз, когда я подходила к этому месту в спектакле, мне становилось так плохо, что я боялась упасть. И на каждом спектакле надо было побеждать этот страх. Что я для этого делала? Да ничего - просто продолжала играть. И с автокатастрофой - просто снова села за руль".
"Мне только странно, что все это случилось со мной. Вот откручиваю назад ленту своей судьбы - и никак не могу включить в нее себя: это про кого-то другого, про женщину, которую надо поднимать, одевать... Это не про меня. Потому что если бы это было про меня, я должна была бы падать на колени и ползти - сама, не прося ни у кого помощи. Хотя однажды я попробовала и полетела так, что казалось, у меня мозг вылетит из головы, я даже хруст услышала. Какая эта жизнь, если стоит тебе встать, как из другой комнаты немедленно появляется испуганное лицо: а вдруг я упаду и разобьюсь! И если я еще могу представить, как иду по улице и стучат каблучки, то как я на сцене взбегу по лестнице... - нет, кажется, я уже не смогу этого никогда. А хуже играть не хочу. Я тогда лучше вообще уйду..."