В "Студии театрального искусства" Сергей Женовач представил "Старуху" - "нелогическое течение мыслей" по произведениям Даниила Хармса; в РАМТе выпускница мастерской Женовача в ГИТИСе Екатерина Половцева поставила "абсурд без труда" - "Лысую певицу" Эжена Ионеско.
Обэриуты - молодые поэты в довоенном Ленинграде - старались взглянуть на мир "голыми глазами", увидеть вещи такими, какими они представляются в хаотичном, фрагментарном состоянии разрушенной прежней цивилизации и рождающемся новом порядке железной диктатуры. Через 20 лет в Европе Беккет и Ионеско создали абсурдистскую драму - после Второй мировой идея разумности мироустройства стала неуместна.
В наши дни режиссеры разных поколений взяли произведения, ставшие классикой, но редко избираемые для сцены. Сопоставляя два спектакля, можно увидеть, как отражается реальность в зеркале театра.
В спектакле студийцев мир представлен еще сияющим, будто бы внешне нормальным, но странно треснувшим. Этот разлад, досадная помеха - оказывается неустранимой, трещина разрастается, и приспособить свое существование к ее наличию оказывается невозможно.
Текст поздней повести Хармса соединен с более ранними его отрывками. Молодой человек в творческом ступоре никак не может сдвинуть с первой строчки рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он разговаривает и выпивает с другом, знакомится в очереди с девушкой, ездит по городу, но его жизнь словно зацепляется за гвоздь и с треском разрывается - неведомо откуда взявшийся труп неизвестной старухи не позволяет ни работать, ни любить, ни жить. Он, Она и Старуха - каждый из трех персонажей сыгран несколькими исполнителями, одинаково одетыми, они с чуть разнящимися интонациями повторяют каждую фразу. Словно граненый кристалл медленно вращается перед лицом человека, и в каждой из граней дробится, по-разному отражается его лицо - и нет уже самого человека, цельного и единственного, а есть сумма его слов, жестов, отражений.
Это похоже на приемы живописи кубистов, но здесь все мягче и певучей. Золотой свет, поставленный Дамиром Исмагиловым, заливает ряд юношей и девушек. Светлые брюки, вязаные жилеты, белые рубашки - льняные платьица, матросские воротники, носочки под босоножками; подвижные ширмы составлены из старых оконных рам, слепых, забитых фанерой, хлопающих, - сцену и персонажей одел Александр Боровский. Очаровательная студийская молодежь и знакомые лица студийцев первого призыва - все словно порхают, танцуют, напевают историю жизни человека, которую все больше определяет снова и снова вскакивающий, множащийся, кувыркающийся в окно черный крючок согбенной старушонки. И ужас этой рассыпающейся жизни, несмотря на фирменное обаяние, юмор и милую эксцентрику приемов, проступает тем сильнее, что в ее центре еще есть человек, помнящий себя, мир и Бога, уже не способный творить, но еще способный молиться о творческой силе.
В "Лысой певице" живого человека нет. Нет взгляда главного героя, организующего сознание, которое способно было бы изнутри настроить оптику и отделить объекты и отражения, фикции и реальность. Здесь все - элементы мозаики, предметы и люди уравнены, осознанное действие отменено, остались клочки былых событий, сюжетов, личностей. Обрывки - главный образ спектакля, придуманный художником Эмилем Капелюшем. Из рваных полос бумаги, картона и скотча сделаны стены утлой комнатки, в которой, как кукушата в часах, ведут заведенную речь супруги Смит. Или супруги Мартин. Личности их не важны, они и сами не помнят ни себя, ни друг друга, но помнят заученные блоки речи, которыми и обмениваются. И звучат их слова той же бодрой пластинкой, как рекламные ролики американского ТВ, перемежающие действие.
Старое зеркало порой становится прозрачным, за ним возникают жутковатые, как призраки, искаженные лица тех, кто только что светски щебетал банальности. Предельно автоматичное существование буржуазного мирка оказывается не столько трагичным, сколько комичным - фейерверк актерской игры и режиссерских находок превращает спектакль в ироничную клоунаду. Пустяки, принимаемые за события, и события, оставшиеся незамеченными; близкие, не знающие друг друга, чужие, оказывающиеся близкими, - это лишь некоторые в калейдоскопе тем в этой круговерти, закончившейся было пожаром, но и пожар теченья жизни не нарушил.
Часы без стрелок - единственное имущество мертвой Старухи. Пустой циферблат закрывает лицо служанки Смитов. Огромный маятник от невидимых часов с грохотом ломает картонный домик героев Ионеско. Что общего у двух спектаклей об абсурде жизни в абсурднейшем 2020 году? Образ сломанного времени. Застопорившегося движения. Дезориентации.