Потому что если в первом фильме Иван Сергеевич заработал кредит, то во втором фильме - уголовное дело. Примерно так же, как кредит, - полицейский попросил помочь ("для галочки", "понимаешь, начальство требует", "тебе ничего не будет"). Надо совершить преступление, чтобы тот его тут же на месте и раскрыл. Ну, а он в долгу не останется.
Историю, смахивающую на абсурдистский театр в духе Хармса, как полицейский улучшает показатели раскрываемости преступлений, сам же их организуя и сдавая с поличным героя-простофилю, можно было снять как "черную" комедию, можно - в духе театра Брехта, можно как иронический детектив. Суслин намек на гротеск оставляет разве что в названии. "Папье-маше" - название не зажигательное, зато напоминает о муляжах и бутафории, сделанной из "жеваной бумаги", заставляет вспомнить о вещах, которые существуют только для декорации, как бы понарошку. Но вообще-то Суслин снимает не социальную драму, хотя социальный "фон" прописан с тщательностью и знанием дела. Суслин снимает историю про маленького человека, который умудряется проходить через драматические перипетии жизни, сохраняя не только наивную доверчивость, но и простодушную способность восхищаться жизнью, красотой.
Похоже, именно поэтому одним из мотивов, который сопровождает линию Ивана Сергеевича, бывшего скотника, а нынче безработного, собирающего металлолом в деревне и помогающего смотреть за скотиной и убираться хозяину местного магазинчика, оказывается мотив из моцартовской "Фантазии ре минор". Музыки печально-прозрачной, мгновенно узнаваемой, стремительной. Эта интонация, что, казалось бы, приличествует больше лирическому герою, нежели персонажу криминальной истории, заставляет, с одной стороны, вспомнить музыкальный ряд "Похитителей велосипедов", да и вообще интонацию итальянских неореалистов. С другой - предлагает всмотреться во вторую сюжетную линию, которая для героя выглядит основной. Поскольку все, что связано с "ограблением", он воспринимает как игру. И, оказавшись за решеткой, по-детски хихикает, когда полицейский ему подмигивает: "Ах, дескать, какую смешную игру мы затеяли!" Другое дело - его мечты и переживания. Они-то и есть его настоящая жизнь.
Не сказать, что эти мечты отчетливы. Скорее, это мечтательность, что заставляет его рассматривать в библиотеке книжку с изображениями деревянных резных Мадонн. Это тайная симпатия к библиотекарше, поглощенной выстраиванием бумажных замков. Это любопытство, что побуждает листать найденную книжку со стихами, а потом принести ее в местный клуб. Радостное восхищение танцем, который к Восьмому марта репетирует в клубе девчачий народный ансамбль.
Этот лирический герой абсурдистской драмы мог бы напомнить героев фильмов Чаплина - с их несуразностью и добротой, нелепостью и мечтами о любви. Но режиссер в "Папье-маше" не акцентирует ни отсылки к комедиям времен Великого немого (в фильме, кстати, герои обходятся минимумом слов), ни перекличку с брутальным "Криминальным чтивом", ни параллели с раннеренессансными портретами мастеров Северной Европы. Виталий Суслин выстраивает повествование на полутонах, добиваясь внятной ясности киноязыка.
Похоже, его задача - сохранить богатство "оркестровки" сюжета, удержавшись и от назидательности, и от социального обличения, и от декоративной синефильской рамки.
Выпуклая объемность героя обеспечивается не только органичностью поведения перед камерой Ивана Лашина, не только драматургией фильма, но и тем, что отношение к нему становится "лакмусовой бумажкой", проявляющей суть других персонажей. Дело не в социальных ролях Ивана Сергеевича (от должника до воришки), а в том, что социальные функции самого героя не исчерпывают. Всегда есть "остаток", который ни в социальные роли, ни в сказочный архетип не вмещается. Остаток - назовем его "человечность" - определяет этический горизонт героя и его визави. Это напоминание о человечности не ново. Только звучит оно все реже. Не это ли делает фильм Суслина раритетом?