Странно, что Борис Зайцев, своим выдающимся и разносторонним художественным талантом нисколько не уступающий Бунину или, допустим, Ивану Шмелеву, так и не вошел в первый ряд писателей ХХ века. И даже в эмигрантской литературе остался как бы в тени других, более знаменитых. Хотя любопытно, что именно он с 1947 года и до конца своих дней возглавлял Союз русских писателей во Франции. И это вполне объяснимо: во время Второй мировой войны, когда среди писателей-эмигрантов произошел раскол на тех, кто сочувствовал Красной армии и желал победы СССР, и тех, кто едва ли не склонялся к тому, что "сломить" коммунизм важнее, чем победить фашизм, Зайцев всегда оставался в стороне от политики. Он писал свою прозу, исполненную подлинного христианского духа, создавал потрясающие биографии Тургенева, Жуковского, он написал непревзойденную до сих пор книгу о Сергии Радонежском (не житие, а скорее духовная биография), он занимался переводами Нового Завета, но в политику не лез. Она была противна его душе.
Разумеется, коммунизм был ему враждебен, и с Советской властью он никогда не заигрывал. Но вел переписку с Борисом Пастернаком в конце его жизни, переписывался с Анной Ахматовой. Он написал одно из самых мудрых писем Александру Солженицыну, когда того стали травить на родине:
"Александр Исаевич, чрез тысячу верст, нас разделяющие, и чрез жизнь, не позволяющую встретиться, направляю Вам благожелания и сердечное сочувствие". И далее, говоря о его книгах отмечает, что в них "не просто советская жизнь в вольном освещении", но и то, что их автор - "в злободневности, пестроте, в боли вчерашней".
"Вам труднее, кроме пафоса обличительного, чаще всего уводящего от высокого художества, Вас могут упрекнуть и в другом: вообще в перевесе документального, Choses vues, над вымыслом творческим. Но, слава Богу, есть и иное, Ваше органическое - в этом Вы в линии великой русской литературы XIX века, не подражательно, а врожденно. Есть глубокое дыхание любви и сострадание. Оно подземно у Вас, но подлинно. Вы его не "возглашаете", оно само говорит, даже Вас не спрашиваясь, голосом тихим и непрерывным" (1969).
А какое удивительное письмо он написал Анне Ахматовой, прочитав ее "Реквием"! "Буря Вас взрастила, углубила - подняла. Кто не знает, что такое - биться головой об стенку, тот не видел революции… Бились ли дома головой об стенку за близкого - не знаю. Но искры излетели из сердца. Вылетели стихами, не за одну Вас, а за всех страждущих, жен, сестер, матерей, с кем делили Вы Голгофу тюремных стен, приговоров, казней… Вот и выросла "веселая грешница", насмешница царскосельская - из юной элегантной дамы в первую поэтессу Родной Земли, голосом сильным и зрелым, скорбно-звенящим, стала как бы глашатаем беззащитных и страждущих, грозным обличителем зла, свирепости" (1964).
Но самое удивительное и знаменательное событие - это встреча Бориса Зайцева и советского писателя Юрия Казакова в Париже в 1967 году. Казаков поступил в Литературный институт в 1953 году. В этом же году ушел из жизни Иван Бунин. Подсознательно, а порой и сознательно Юрий Казаков чувствовал себя преемником Бунина, и в его прозе это сильно чувствуется. Доживи Бунин до славы Казакова, он, не сомневаюсь, признал бы в нем своего младшего собрата. Но это было уготовано Борису Зайцеву.
Их разговор о Бунине, записанный Казаковым на пленку, произошел в парижской квартире Бориса Константиновича. Он воспроизведен в фильме о Юрии Казакове 2012 года "Спрятанный свет слова..." И это удивительно слушать сегодня! Казакову в 1967-м всего только 40 лет. А голос уставший, надломленный. Зайцеву осталось жить пять лет, он глубокий старик, к тому же много лет проведший возле постели разбитой инсультом жены. Голос бодрый, крепкий, ясность памяти и сознания идеальная!
И тут согласишься с тем, что дух питает силы человека гораздо больше его физических возможностей.
До революции Зайцев по своим взглядам был скорее пантеистом. Как и Бунин, воспевал умирающие "дворянские гнезда", ругал городскую жизнь, любил природу. Переболев тифом и оказавшись в эмиграции, Борис Зайцев становится христианским писателем, и я просто не знаю другого случая, кроме, может быть, "Соборян" Николая Лескова и "Лета Господня" Ивана Шмелева, чтобы тема христианства, Церкви, православных святых так органично сочетались с художественным талантом. Он писал жития как биографии ("Преподобный Сергий Радонежский) и биографии как жития (Жуковский, Тургенев, Чехов). У него не было противоречия между православным взглядом на мир и светским искусством, что, как правило, неизбежно.
Ясный, светлый и глубоко религиозный писатель!
Свой последний рассказ он опубликовал задолго до смерти в 1964 году - "Река времен". Эмигрантская критика писала, что рассказ можно поставить в один ряд с "Архиереем" Чехова. И это правда.
Вспомним об этом писателе сегодня. Перечитаем его заново.