Что надо делать в оперном театре: слушать музыку или сопереживать происходящему? Вопрос наивный. Ответа нет. Если честно, в сегодняшней опере большинство режиссеров занимается демонстрацией собственной фантазии. Они берут либретто оперы и относятся к нему, как к пьесе. Создают на сцене некое действо, которое: а) продемонстрирует неуемность их фантазии; б) не даст скучать зрителю.
Это плохо? По-всякому бывает: иногда хорошо, иногда плохо. Я говорю о тенденции. Есть, конечно, режиссеры, которые работают иначе. Скажем, в свое время меня поразило, как деликатно поставил "Пиковую даму" Чайковского в том же Большом театре Римас Туминас. В том спектакле главной была музыка, все остальное помогало ее услышать.
Я не раз писал о разных постановках опер (хороших и разных), и почти всегда это сделать очень легко: по сути, ты описываешь спектакль, то есть некое действо, созданное по законам драматургии. Под музыку.
Клаус Гут ставит "Саломею" Рихарда Штрауса на сцене Большого театра совершенно по иным законам. Он не демонстрирует ни свою фантазию, ни столь модное сегодня умение все ставить с ног на голову. Клаус Гут демонстрирует музыку. И тут... Как писал классик: остановись, блудливое перо! Как об этом рассказать? Какими словами?
Девушка Саломея полюбила пророка Иоканаана. А пророк ее не полюбил. Тогда девушка Саломея сплясала танец Семи покрывал перед Иродом, он возбудился и пообещал исполнить любое ее желание. Она потребовала голову пророка, получила ее и поцеловала отрубленную голову в уста. Такая история.
И что прикажете мне со всем этим делать? Сочувствовать? Страдать? Размышлять о странностях любви?
А что мы делаем, когда слушаем музыку? Это разве можно описать словами? Как оценить работу оркестра под руководством Тугана Сохиева? То дело музыковедов. Для меня хорош тот оркестр, который играет одновременно мощно и чувственно. Оркестр под водительством Сохиева играет именно так.
Когда хотят похвалить оперу, часто пишут или говорят: "На сцене - живые люди". Не надо мне этого! Живые люди в магазине и в метро. На сцене Большого - люди, живущие в музыке и музыкой. Это какие-то совсем иные существа. Они рассказывают нам не сюжет, а волшебную сказку. Они все прекрасны какой-то иной, небытовой красотой. Прекрасны музыкой, пластикой. Интригуют не тем, что похожи, но тем, что совсем другие.
Винсент Вольфштайнер (Ирод); Анна Мария Кьюри (Иродиада); Асмик Григорян (Саломея); Томас Майер (Иоканаан); Илья Селиванов (Нарработ) и все остальные участники - низкий вам поклон. Вы талантливы и прекрасны. Критический мем "актер Х создал образ Y" - здесь не работает. Не потому, что не создают, а потому - что иная системе координат. Нам не рассказывают историю из серии "бывает и такое", на сцене - притча про красивых и несчастных существ, которые в музыке спасаются от своего одиночества.
Сценограф Этьен Плюсс, художники: по костюмам Урсула Кудрна и по свету - Олаф Фрезе, руководимые Клаусом Гутом и вдохновленные музыкой Штрауса, создают на сцене волшебный мир красоты. Эти слова могут показаться излишне сладкими, чтобы быть правдивыми, но, поверьте, это так.
Дворец Ирода - черный, мрачный, величественный. И вот Саломее надо идти в подвал. Когда она спускается по лестнице, декорация дворца медленно уходит куда-то в театральные небеса, а снизу поднимается выбеленный, яркий и от того еще более страшный подвал. Это не смена декораций - это смена миров. И кажется отчего-то, что на самом деле это два мира, которые есть в душе каждого из нас.
Танец Саломеи, который так потряс Ирода... Как его сделать? Замечательно органичная и пластичная Асмик Григорян, наверное, могла бы его станцевать хорошо. Но это был бы обычный танец. Пусть даже очень красивый, но бытовой. Но разве просто пластичность Саломеи так потрясла Ирода? Танец Саломеи должен быть невероятным, волшебным.
И тогда Гут придумывает удивительную историю. На сцене несколько Саломей - взрослая и девочки. У нас перед глазами как бы зримое изменение женщины: маленькая Саломея, постарше, еще постарше... Должен признаться, что я был увлечен действием и не подсчитал - сколько их. Но поскольку Саломея исполняет Танец семи покрывал, подозреваю, что разновозрастных Саломей должно быть семь. И вот они все, по очереди и вместе, танцуют этот феерический, невероятный, завораживающий танец. (Режиссер по пластике Саммер Ульриксон.)
Когда Иоканаана обезглавливают, мы, зрители, готовы увидеть отрубленную голову. И увидим. Но не сразу. Саломея спускается в подвал и - обезглавленный человек сидит на кресле. Действительно, жуткая картина. Что спасает? Музыка - она спасает от всего.
Понятно, что опера - это условное искусство. И она, на мой взгляд, не должна стремиться к быту. Чем более по-бытовому ставит режиссер, тем более - меня во всяком случае - раздражает, что люди отчего-то не говорят, а поют. Опера - всегда притча о главенстве музыки, о гармонии - как о единственном спасении всегда, в самых невероятных ситуациях.
Мне кажется, что, пригласив Клауса Гута и его команду, руководство Большого театра сделало не просто правильный, но принципиально важный шаг. Мы смогли увидеть, какой бывает опера, когда в ней все работает на музыку. И это оказалось зрелищем потрясающем. В полном смысле этого слова.