О "Братьях Карамазовых", новом спектакле Льва Додина, мы и поговорили с актрисой. И если разговор о Достоевском, об истории переплетается вдруг с современностью - это, конечно, не случайно. Даже неспроста.
Елизавета, вы занимались Достоевским четыре года. За это время столько можно пережить - увлечься, окунуться в эти страсти, отторгать их, наконец, принять...
Елизавета Боярская: Так все и было. В самом начале испытываешь вдохновение, интерес, какое-то замирание - как перед прыжком в неизвестность. Потом, действительно, возникло полное отторжение. Казалось, что я больше не могу существовать в этом бесконечном надрыве, внутреннем ковырянии. Мне физически было тяжело. И в эти минуты я была готова заречься никогда в жизни больше не брать Достоевского в руки, не только "Братьев Карамазовых".
Порой я от своей Екатерины просто в отчаяние приходила. Мотивы Грушеньки хотя бы очевидны - ее можно интерпретировать и как порочную грешницу, и как святую. А что движет Екатериной? Помню, задала Льву Абрамовичу самый примитивный вопрос, какой только можно задать режиссеру: вы мне скажите, она любит Митю или нет?! А Додин в ответ: "Ну… и да, и нет". И так и есть - Екатерина и любит Митю, и просто ненавидит.
Спустя время появилось ощущение, будто я долго бродила по темной комнате, и вдруг - передо мной распахнулась дверь, и я снова испытываю наслаждение от материала.
Вы же играете Екатерину в "Леди Макбет Мценского уезда" Лескова на сцене московского ТЮЗа - там страстей не меньше. Вам бы еще сыграть трагическую Катерину Ивановну из "Преступления и наказания", и сложатся "три К" - квинтэссенция всего, на что способна женщина. Нет такого желания?
Елизавета Боярская: Нет, пока я перенасыщена Достоевским, на какое-то время хочется освободить голову от его мыслей.
Читающий народ у нас традиционно делится на тех, кто любит Достоевского, - и тех, кому больше по душе Толстой. Вы в каком отряде?
Елизавета Боярская: Тех, кому ближе Лев Николаевич. Мне больше импонирует он и как писатель, и как человек. В его нравственных метаниях нет той патологичной подноготной, которую ощущаешь у Достоевского.
Интересно, почему режиссер Додин совсем не обращается к Толстому? К той же "Анне Карениной"...
Елизавета Боярская: Мне трудно за Льва Абрамовича отвечать, но он всегда выбирает высказывание, созвучное сегодняшнему времени. Понимаю, почему Додин взялся за "Братьев Карамазовых". Персонажи Достоевского окружают нас сплошь и рядом - разумеется, я имею в виду человеческие качества: сложные, противоречивые, неприглядные. И когда Лев Абрамович с Александром Боровским (сценограф спектакля - Ред.) придумали финальную мизансцену "Братьев Карамазовых", мне показалось: мы представляем в спектакле анатомию человеческих уродств и отчаяний. Все здесь - не просто несчастны, а исковерканы.
Но если в мире все так мрачно и запутанно, то, может, главным героем должен стать старец Зосима? Он способен дать хоть какой-то шанс на то, что мы откроем в себе человеческое…
Елизавета Боярская: Может, и так - каждый художник сам вправе решать, каким образом воздействовать на зрителя. Да, надо стремиться к свету, к совести, к вере. Но Додин часто, наоборот, ведет зрителя к безжалостному и безнадежному финалу - честно говоря, сегодня именно это воздействует сильнее, жестче и точнее. Это рождает инерцию к сопротивлению, желанию что-то изменить. Хэппи-энд с нашим менталитетом часто воспринимается как сказка, которая так и остается сказкой - и не имеет к нам никакого отношения.
От такого глубокого погружения в "безнадежность" додинских спектаклей актеры не становятся мизантропами?
Елизавета Боярская: Нет, мизантропии у меня точно нет. Я абсолютный реалист, принимаю людей такими, какие они есть. Не приемлю разве что жестокость и агрессию. И это сейчас болезненный вопрос. Мы хотим свободы слова - и при этом не слышим друг друга. Иную позицию не просто не приемлют, а уничтожают на корню, обоюдно оскорбляя друг друга, - притом в любом вопросе, от воспитания детей до политики. А соцсети - это просто поле боя: высказываясь здесь, ты каждый раз рискуешь сразу попасть под снаряд с той или иной стороны.
Тем более миру сейчас нужен "примиряющий", умеющий слушать и слышать старец Зосима. Или, как в вашем спектакле по Гроссману "Жизнь и судьба", - русская крестьянка, которая делилась хлебом с пленным немцем.
Елизавета Боярская: Не со всеми это работает. По мне - так нет ничего пронзительнее, проще и точнее, чем образ этой крестьянки. В нем - всё. Но в сегодняшнего человека попадают чаще - лишь жесткие, бескомпромиссные высказывания. Вы вспомнили крестьянку из "Жизни и судьбы" - а я бы хотела сказать о великой княгине Елизавете Федоровне. Часто, когда злюсь или недовольна кем-то, я вспоминаю о пути Елизаветы.
Вы имеете в виду супругу московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, которого в 1905 году взорвал революционер, эсер Иван Каляев?
Елизавета Боярская: Да, причем у нее на глазах. Это абсолютно сверхъестественная история. Невероятно сложно понять и осознать, каким душевным равновесием, внутренним покоем, какой мудростью и силой веры обладала великая княгиня - если после всего увиденного она смогла пойти в тюрьму к террористу, простить его, да еще ходатайствовать о его помиловании. Что это? Тут не просто милосердие - смирение, высшее знание.
Сегодня, выходит, важные человеческие истины можно донести до зрителей только через киносказки и компьютерные фэнтези? Иначе - просто не посмотрят, не прочитают, не услышат?
Елизавета Боярская: Главное - говорить! Стучаться в души. Каким путем - пусть решает режиссер. Я лично люблю и сказки, и мелодрамы, и романтические комедии. Верю, плачу, смеюсь, сочувствую. Я в принципе очень открыта и восприимчива. Да, есть молодые люди, которые считают российские современные фильмы, снятые в подобных жанрах, пустыми и неталантливыми. Иногда справедливо - а иногда за этим только жуткий скепсис. По мне - так часто узколобость: сначала источают желчь, а потом уже думают, что сказали.
У нас вообще принято все подвергать сомнению. "Ты открываешь бизнес? Какая глупость, ничего не выйдет. Да и кому это надо". Или так: "У вас благотворительный фонд? Ага, отмываете деньги - много отмыли? Я послал на помощь ребенку 200 рублей - сколько из них себе забрали?". Ну и так далее.
Хотя, к счастью, все равно людей отзывчивых, неравнодушных очень много. Благодаря их усилиям благотворительные фонды продолжают собирать деньги и спасать больных детей. Или вот мы с Максимом сейчас активно ратуем за раздельный сбор мусора…
Да, читала у вас в инстаграме комменты по этому поводу. Нельзя сказать, что вы с мужем, актером Максимом Матвеевым, всегда находите понимание.
Елизавета Боярская: Не всегда. Пишут, например: "Конечно, когда большая квартира - есть место для раздельного мусора". Или так: "Зачем вам это надо? Вряд ли мы скоро придем к этому". Ну, хорошо, не скоро. Но может, стоит начать с себя? А там, глядишь, еще кто-то подтянется.
В конце концов, у вас два сына растут, тут и воспитательный момент - личным примером.
Елизавета Боярская: Конечно! Правильное отношение к миру надо с детства прививать. И я знаю людей, которые кооперируются с соседями по лестничной площадке, по дому, ставят мусорные баки на лестничных клетках. Так что было бы желание.
По-вашему выходит, кругом одни скептики. Но вот вы снялись в "Седьмой симфонии" Владимира Котта - фильме о блокадной истории знаменитой "Ленинградской" симфонии Шостаковича. Здесь "комментаторы", кажется, все же не так циничны?
Елизавета Боярская: Я не говорю про цинизм. Тут как раз уместно вспомнить Достоевского. Люди сложны, неустроенны, каждый по-своему несчастен, большой труд или даже дар - быть открытым, добрым человеком. Что касается Седьмой симфонии… Блокада все-таки - особая тема для многих, для петербуржцев тем более. Тут "скепсис" неуместен. В фильме - реальная история про то, как в голодный Ленинград пришел приказ организовать в Филармонии концерт и сыграть симфонию Шостаковича. Как для этого собирали оркестр. После первой блокадной зимы оркестр радиокомитета под руководством Карла Ильича Элиасберга сильно поредел, многие музыканты умерли от голода. Исполнителей искали всюду. Кого-то вызвали с фронта, кто-то услышал по радио, и, собрав последние силы, пришел в радиокомитет. Невообразимая и вдохновляющая история.
Достоевский, блокада. И вдруг - "Оптимисты". В мелодраме, недавно прошедшей на Первом канале, вы сыграли шпионку. Что вам дают такие проекты?
Елизавета Боярская: Не все же сводится к душевным терзаниям и мукам. Хочется окунуться и в жанровую историю, сыграть привлекательную, умную женщину, к тому же, шпионку с интереснейшей биографией. Кроме того, по-женски привлекательны такие роли, как моя Алекс Брэдли в "Оптимистах" - все эти шляпки, платья, туфельки, прически. Мода 60-х была очень красива и элегантна. И, кстати, - да, это вымышленная история, но в основе-то ее реальные события, связанные с Карибским кризисом. До съемок прочитала множество книг, пересмотрела документальные фильмы про это время: мир тогда замер в ожидании - рванет или две державы пойдут на мировую. Так что было интересно и познавательно работать в таком проекте.
И это была уже ваша четвертая, кажется, совместная работа с Сергеем Безруковым. Не было ощущения - будто после разлуки вернулись в семью?
Елизавета Боярская: Да, что-то в этом роде. Мне вообще везет с партнерами, со всеми складываются хорошие отношения. Но с Сережей особенно комфортно. Я ему очень доверяю, к нему не надо приспосабливаться, мы друг друга хорошо знаем. Остается играть и получать удовольствие от съемок...
Вам нравятся такие кинопутешествия во времени?
Елизавета Боярская: Очень. Это такой кайф, когда из 21-го века вдруг - раз, и попадаешь в 19-й, потом - раз, и в начало 20-го. В сороковые годы, шестидесятые, девяностые. По истории меня изрядно помотало - современных историй, увы, гораздо меньше.
Вы же, помнится, хотели написать свой сценарий. Вот и взялись бы за современную историю.
Елизавета Боярская: Да, и я уже не одну историю начинала - но чего-то все не хватает. Вот мой однокурсник Даня Козловский - у него всегда очень много планов, и он добивается всего, чего хочет. И делает все очень круто, со стопроцентной самоотдачей. А я все хожу, думаю. К тому же, от творческих порывов часто отвлекают материнские хлопоты.
На этот счет у японских издателей есть рецепт: запереть автора в доме где-то в глуши - пока не допишет…
Елизавета Боярская: Нет, я не брошу всех, уехав на дачу творить. Пусть внутри свербит - ни на какой писательский порыв не променяю выходной со своими детьми.