В "Керосине" и дочь героини тоже кочевница - проводница поездов дальнего следования. И дом героини - старухи Павлы - весь в прошлом. Когда-то был жив муж Петр, теперь смотрящий на нее с фотографии на стене. Когда-то была какая-никакая семья и какая-никакая жизнь. А теперь дом в опустевшей деревне Порожки на глазах умирает: вот уже погасли и стали незрячими окна, все реже наведываются сюда люди. Разреженное, уже нежилое пространство, и в нем доживает свой век старуха. И пытается выполнить наказы мужа, суровый взгляд которого ее преследует ночами: чтоб была в доме живность - курочка, поросенок, которого она снова и снова пытается добыть. Не потому, что он - потенциальная еда, а потому что - живой.
Как рассказал мне режиссер, образ Павлы списан с белорусской крестьянки, в беседах с которой он провел несколько дней. Получился фильм об остановившейся жизни - об одиночестве. Самая трудная задача для кино - по природе искусства динамичного. При видимом отсутствии действия режиссер особенно внимателен к деталям. Крестик, беспомощно болтающийся на лобовом стекле грузовика. Керосиновая лампа как единственный свет в окошке. Курочка Ряба на подушке как последнее теплое существо рядом. Старуха дает дальнобойщикам приют для выпивки, собирает за ними грязную посуду, допивает остатки горькой. Физически чувствуешь, как жизнь проносится где-то в стороне, обтекая старуху остатками хилых ручейков, и капля за каплей иссякает. Вот и магазинчик рядом закрылся за ненадобностью, вот и провода электрические откусили - осталась старуха без света. На всякий случай щелкнула выключателем - не случится ли чудо?
Чуду в ее сознании отведена важная роль. Сваренная ворогами курочка Ряба продолжает нести ей яйца - уже с того света. И глаза на суровой мужней фотографии постепенно оттаивают. И дождевая вода в бочке для старухи - как дефицитный керосин, последний источник света и жизни. Ходит по-старушечьи коряво, и каждое ее действие требует всех сил и всего внимания. От зажигания керосинки до отмораживания закоченевшего на морозе поросенка. В ее неустойчивых старческих передвижениях, во всей этой словно бы потерянной фигуре - покорное ожидание смерти. Да и водители этих вечно куда-то несущихся грузовиков тоже не живут, а пережидают жизнь, вручив ее судьбе - как пойдет, так и пойдет. Фильм Юсупа Разыкова впервые после великой картины Киры Муратовой так исчерпывающе передал состояние астенического синдрома, ставшего тотальным. Только этот синдром уже воспринимается как норма. Люди без дома и якоря. Если хотите, символ жизни, в которой уже мало прочного и постоянного, и нет ничего, брезжущего впереди. Автор не внедряется в истоки этого бездомного выживания - но оно уже в подкорке, оно определяет стиль бытия хаотического, без смысла и цели. Боль нашего времени, зафиксированная искусством.
Роль Павлы стала открытием для большого кино актрисы Ярославского театра имени Волкова Елены Сусаниной. Ее лицо мгновенно становится родным, немудреный сюжет одинокой жизни ее героини - пронзительно жестоким испытанием для способного чувствовать зрителя. Юсуп Разыков снял картину безусловно реалистическую, но в нее органически включена мифология нашего сознания: глазами старухи мы видим мир, где реальное и сновидческое существуют на равных. И от этого метафорический смысл картины кажется особенно прихотливым: на экране материализуются даже скрытые импульсы героини, ее дремлющее чувство справедливости, ее потаенный бунт против насилия. И тогда сказки становятся зыбкой, тающей в туманах былью.
Огромная роль отведена песням. Гулким, похожим на саундтрек ночного бреда: навязчивым, колеблющимся, зыбким. Их мрачному юмору висельников: "Давай, милка, гроб закажем: обоймемся - вместе ляжем!". Их "колыбельным-страшилкам". В этих песнях - ментальность русской глубинки, ее философия (автор - Сергей Старостин, известный собиратель и исполнитель фольклорных песен). Песни становятся камертоном фильма, поверкой каждого кадра и каждого, самого эксцентричного поворота событий - на правду. Эта правда печальна, иногда жестока - но она настоящая.
Юсуп Разыков, кинорежиссер:
- Мы во ВГИКе ездили в Белоруссию на практику. И там я знал такую бабушку, похожую на мешок картошки. Она точно так же давала приют дальнобойщикам, которые покупали водку в магазине и шли к ней выпивать. И тоже допивала остатки - ей много не нужно: бульк - и идет к себе за занавесочку спать. Она много мне рассказывала про свою деревенскую жизнь, про то, что ей нужно обязательно поставить громоотвод, потому что вот сядет смотреть телевизор, ударит гром - и дом сгорит. И эти истории с поросятами, которых она проспала, - все от нее.