Когда в 1959 году "Балладу о солдате" выпустили в прокат, ее запретили показывать в крупных городах и столицах союзных республик. Получилось, что провинция увидела фильм раньше москвичей. Мои будущие родители в тот год уехали по распределению на Алтай и увидели фильм в Барнауле.
А в 1962-м, за пару недель до того, как мне придет пора появиться на свет, моя мама в третий раз пошла смотреть "Балладу о солдате".
Вернувшись домой, мама записала в дневнике: "Лента уже в некоторых местах порванная, поцарапанная, с белыми полосами. Всё уже знакомо до мелочей, до каждого слова и каждого кадра... После сеанса идут люди. Две старухи и старик. Он говорит: "Неужели снова сыновей на войну посылать?.." Старухи вздыхают..."
В тот год разразился Карибский кризис. Поэтому военные фильмы смотрели с какой-то новой тревогой.
А в сорок первом бабушка увозила четырехлетнюю маму из осажденной Одессы последним эшелоном. Когда в пути налетали немцы и все бросались из вагонов в лес, бабушка прятала внучку под нижней полкой. У бабушки было больное сердце, она не могла бегать.
А будущий режиссер "Баллады о солдате" младший сержант Григорий Чухрай лежал тогда раненый в госпитале в Харькове.
Ранение было сравнительно легким, и вскоре 20-летнего Чухрая назначили командиром взвода ополченцев, которые и винтовку-то видели только в кино. Взводу приказали защищать станцию Харьков-Сортировочная.
О том, что было с Чухраем дальше, он рассказал сам в своих записках. Не буду их пересказывать.
Книгу воспоминаний "Моя война" Григорий Наумович Чухрай написал в конце жизни, в горькие 1990-е. Эпиграфом к ней автор поставил строки Тютчева:
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые...
Слезы любви
Тогда я еще не учился в школе. Радио в городах еще не было, и в моде были бродячие уличные певцы. Стихи я любил, но, кроме сказок Пушкина, народных и городских песен, которые я слыхал от бродячих певцов, я тогда ничего не знал. Моим родителям было не до поэзии. С утра до вечера они работали - "строили социализм в отдельно взятой стране". А я в это время бегал по улицам Днепропетровска, ковырял в носу и наслаждался свободой.
Однажды я увидел странного человека. Он стоял у витрины книжного магазина и что-то говорил. На нем была помятая шляпа, пенсне, грязная белая рубаха и помятые брюки. "С кем он разговаривает?" Я оглянулся вокруг - поблизости никого не было. Это меня удивило. Я подошел поближе и сделал вид, что рассматриваю витрину, а сам прислушался. Человек говорил стихами:
...Твои мне песни ветровые, -
Как слезы первые любви...
Голос его дрогнул, как будто он хотел заплакать.
"Сумасшедший!" - подумал я, и мне стало страшно. Но я не убежал, а продолжал слушать музыку стихов и непонятные мне в то время слова.
...Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!..
Последние слова он произнес тихо, не сдержав рыдания.
В старших классах школы мы изучали Блока: "Незнакомку" и "Двенадцать". Учитель нам объяснял, что Блок - революционный поэт, что он "расстался с символизмом, звучавшим в стихах о Прекрасной Даме, и решительно перешел на сторону революции". Поэма "Двенадцать" мне нравилась, но я не находил в ней ничего революционного. "Убили бедовую Катьку, - думал я, - а Петруха ее любил... Конечно, Катька была далеко не Прекрасная Дама, но за что ее убивать?.. И при чем здесь Христос?.."
В то, что Христос махал красным флагом, я не верил. В поэме мне слышалось смятение поэта, его желание поверить в то, что из хаоса родится что-то светлое. Но он, мне казалось, не верил в это. Хорошо была схвачена обстановка революции, ее атмосфера, ее дух. Но революция не воспевалась - она страшила.
Этими мыслями я поделился с учителем литературы. И потерпел фиаско. Учитель заклеймил меня позором. По его мнению, я не чувствую и не понимаю поэзию. Мне было стыдно.
Во время войны я был ранен и попал в госпиталь. Госпиталь находился на территории Венгрии. Там была убогая библиотека - всего несколько книг, в основном классики марксизма-ленинизма. Там я нашел потрепанный томик Блока. Снова "Незнакомка", "Двенадцать" и вдруг - "Россия"...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои...
Вспомнилось детство и странный человек у витрины магазина. И я понял, о чем он рыдал.
К старости я стал многое забывать, но стихи я помню, хотя специально никогда их не учил. Они всплывают в моем сознании каким-то непонятным для меня самого образом.
Недавно мы с женой заговорили о нашей жизни. Сколько светлых надежд и сколько разочарований! И все "во имя светлого будущего". Сегодня вера в "светлое будущее" убита. И нас уверяют, что мы не в то верили, не то строили, не за то воевали...
Страна разодрана на куски, разграблена, оплевана. Ходит по миру, как побирушка, с протянутой рукой. И много партий, и все знают, как осчастливить Россию. И каждая тянет в свою сторону, и всем им до России дела нет. Обещают теперь уже не светлое, а сытое будущее. Люди голодают, но верят ловким обманщикам, что их накормят. Какой голодный откажется от куска хлеба?
И вспомнились строки Блока, и защемило сердце, и стал я на память читать:
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, -
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
И мудрая печаль Блока проникла мне в душу. Господи! Всё о нас: то же терпение, та же любовь, та же надежда...
- Глупый. Чего же ты плачешь? - сказала жена.
- Старый. Потому и плачу...
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru