И вот - не прошло и полгода, и Музей Востока показывает выставку "Роскошь заката. Иран эпохи Каджаров (конец XVIII-1925)". Кроме более 250 раритетов из иранской коллекции музея об этом времени рассказывают произведения фонда Марджани, документы Государственного Архива, фотографии из Кунсткамеры. Музей Востока обладает одной из лучших музейных коллекций каджарского искусства, сопоставимой по уровню с коллекциями иранского искусства этой поры в Эрмитаже, Лувре, Музее Виктории и Альберта. И был одним из первых музеев, который начал показывать живопись этой эпохи - первая такая выставка была Москве в 1973 году. Она во многом опередила то открытие иранского искусства этого времени, проявлением которого стали выставки в Бруклинском музее Нью-Йорка (1998), в Лувре-Ланс (2014), Центре Гейдара Алиева в Баку при участии Музея истории Грузии (2019).
Нынешний же проект стал фактически первой попыткой Музея Востока дать целостное представление об Иране времен правления Каджарской династии. Это было время, когда в кофейнях сказители еще рассказывали сюжеты из любимейшей народом "Шах-намэ" ("Книги царей" IX века) на фоне декораций из занавесов-каламкаров… Когда расписные, украшенные эмалью кальяны из Шираза были непременным атрибутом каждого уважающего себя дома, а без кальяна и специального служителя-кальяндара, обслуживающего курительный прибор, шах не отправлялся в путешествие… Когда холодное оружие и металлическое оружие богато украшалось насечками, а экстатические религиозные шествия шиитов напоминали о событиях тысячелетней давности… Но также это было время, когда начинается модернизация страны, когда за влияние в Иране борются Франция, Россия, Британия… Когда любовь к кофе вытесняют русские самовары и чаепития. Время, когда на клановую борьбу элит, заговоры накладываются восстания, участие в Первой мировой войне и кровавые попытки "импортировать" революцию из Советской республики в Иран…
Словом, это была эпоха, в которой архаика и модернизация переплетались самым причудливым образом. Архаика культивировалась Каджарами, поскольку эта тюркская династия нуждалась в дополнительной легитимизации власти. Не будучи коренными иранцами и сеидами, то есть потомками пророка, Каджары предпочли считать себя наследниками династии Сефевидов, и через них - потомками древних иранских царей. Отсюда - портреты легендарного царя Каюмарса, сефевидского шаха Аббаса I (1587-1629), картины приема правителя XVI века Тахмаспа I, которые можно было обнаружить повсюду. Наряду с портретами шахов каджарской династии они тиражировались на коврах, лаковых картинах, эмалевых медальонах, керамических предметах… То, чему в России служили гравюры и лубок, в тогдашней Персии служили расписные завесы, пеналы из папье-маше, ковры и эмали… Среди шахов, которые регулярно тиражировали свой собственный образ, выделялся черноокий красавец Фатх-Али-шах (1797-1834), холивший свою длинную черную бороду до пояса, подчеркивавший жемчужным поясом тонкость талии и впечатлявший европейских дипломатов костюмом, так усыпанным драгоценными камнями, "что от головы до ног едва можно воткнуть булавку".
Но Фатх-Али-шаху этого было мало. Чтобы уж совсем стать эпическим героем, он приказал стереть древние барельефы на наскальном камне и вырезать на их месте себя, верхом на коне, с воинами - в стиле VI-V вв. до н. э. На этот "фейк" в начале ХХ века попались археологи, которые отправляли эти барельефы в качестве "древностей" в Лувр, Британский музей в Лондон, в Бруклинский музей.
Другим следствие увлечения древностью было то, что сюжеты из героического эпоса Фирдоуси "Шах-наме" о древних героях еще доисламских времен пошли "в народ". Даже руины персидских древних памятников эпохи Дария в народе называли именами героев эпоса - "трон Джмшида", "рисунки Рустама". А на персидских коврах начала ХХ века можно обнаружить профиль шаха из древней династии Сасанидов - Хосрова I Ануширвана Справедливого - в окружении чудесного орнамента райского сада с павлинами, обезьянками, крылатыми героями…
Эта намеренная архаизация современности у наследников Фатх-Али-шаха соединилась с интересом к европейским техническим новинкам. Да и не только техническим. Первый музея истории Ирана был основан в 1880 году Насир-ад-Дин-шахом (он правил с 1848 по 1896). Музей был, конечно, создан под впечатлением от европейских музеев, где шах бывал во время своих трех путешествий в Европу. Музей был знаком просвещенности монарха. Не случайно шах принимал здесь иностранные делегации. Но музей в то же время должен был продемонстрировать древность, богатство исторического наследия Ирана, великолепие его прошлого. Точно так же фотография, которой Насир-ад-Дин-шах увлекся настолько, что даже брал уроки, стала преподаваться в академии Дар-аль-Фунун наряду с математикой, физикой, военным делом. Понятно, что фотографические портреты шаха, которые тиражировались всюду, должны были способствовать его популярности, но нельзя не заметить его чуткости к новому, восприимчивости и готовности использовать в своих целях изобретений нового времени, будь то музей или фотография.
Европейскому влиянию на жизнь эпохи Каджаров на выставке посвящен отдельный зал. Если Насир-ад-Дин-шах создавал новый образ роскошного правителя, используя язык европейских медиа, то европейцы жаждали восточной экзотики. Эти два ожидания переплетались порой очень причудливо. Примером могут быть не только виды руин Персеполя из французского альбома иллюстраций иранских древностей, которые копировались на картоны для производства иранских ковров в Кермане. Пользовались такие ковры, надо сказать, огромным успехом. Али-Мухаммад-Исфахани в 1884 году начал производить в Тегеране изразцы, имитирующие дизайн эпохи Сефевидов. Дизайн, говорят, был разработан не без участия коллекционера восточных древностей сэра Р.М.Смита. Интерес европейцев к традиционным курительницам, металлической посуде, коврам способствовал развитию местного производства.
Параллельно художники при дворе учились в Европе, как, например, Мухаммад Гаффари (1847-1940). Вернувшись домой, он объединил в новой школе искусств европейские курсы живописи и скульптуры с обучением резьбы по дереву, искусству насечки по металлу, ткачеству ковров и другим национальным ремеслам.
С другой стороны, иранские мастера воспроизводят на свой лад заинтересовавшие их сюжеты с европейских гравюр. Уже в начале XVIII века, в докаджарскую эпоху, юноши в камзолах и шляпах и девицы в кринолинах появляются на стенах дворцов в Исфахане, на листах миниатюр и в росписях. Тогда же появляются образцы письма в европейской манере, масляные краски вытесняют темперу, а парадные портреты правителей входят в моду. На этих портретах вполне реалистическое изображение лица и рук соединяется с эффектной декоративностью, плоскостностью фигуры, темным фоном.
Позже, уже в XIX веке, нежный персидский "Юноша с зайцем" кисти неизвестного художника появлялся на фоне почти итальянского пейзажа. Примерно тогда же модным становится изображением красавиц с глубоким декольте, полностью открывающем грудь. Пораженные европейцы, видя такие изображения в мужских покоях дома (в другие их, собственно, не пускали), дивились "слегка одетым красавицам" со "смертоносными черными очами, бровями в форме двойного черного лука и завлекательными манерами". Они относили их происхождение к экзотике гарема. Прелесть в том, что эти образы имели такое же отношение к гарему, как к европейским гравюрам с изображением мадонн с младенцем. Видимо, эти гравюры в XVIII веке были восприняты иранскими художниками как носители фривольной европейской моды. А в Европе в свою очередь дивились эротичности красавиц с "каджарским декольте".
Иначе говоря, представления иранцев о европейском искусстве и европейцев об Иране, в равной степени неожиданные и непредсказуемые, формировали образ не только чужой культуры, но и своей собственной.
Выставка "Роскошь заката: Иран эпохи Каджаров"