Начальники оказались прозорливы.
Жизнь в "Молодом" резко оживилась.
Девочки заливисто смеялись и аплодировали, когда Саша (тогда его все звали Шуриком) отбивал чечетку на столе, мальчики, как дети малые, играли в войнушку - ползали по редакции по-пластунски, стреляли, падали раненными или даже убитыми… В перерывах между стрельбами и пьянками писались хорошие материалы. За которые нас потом ругали на бюро крайкома комсомола или даже партии - опять мы политическую бдительность утратили, опять крамолу допустили!
Шурик в таких ситуациях не отмалчивался - вступал в споры с возражениями. Огрызался.
Он был "дёрзкий парень", как говорила одна моя знакомая бабушка.
Иногда срывался с места и улетал в Магдагачи или в Кампучию, как он сам говорил. Зачем? Видимо, бороться с кровавым режимом Пол Пота. Деспотию он всегда ненавидел.
Он был прекрасен своей непредсказуемостью, сумасшедшей энергетикой, и огромным, несмотря на все жизненные проблемы, позитивом.
Вместе с тем он был зол и язвителен, и прослыл в городе Хабаровске мастером розыгрышей, не сказать, чтоб добрых.
Однажды, например, он разыграл поэта Володю Сополева, тихого интеллигентного очкарика, писавшего элегии. В узких кругах был широко известен его стишок:
Жизнь, разделенная в клеточку.
Скучная, как дождливое лето.
- Хочешь конфетку, деточка?
- Хочу.
- Нету.
Так вот, этот Володя Сополев источником мирового зла почему-то избрал советского генерала от поэзии Виктора Бокова. Он говорил, если ему что-то не нравилось: "Хуже мог написать только Виктор Боков", или, допустим: "Ты же не Виктор Боков, что так себя вести". И так далее.
А Шура Куприянов, который руководил тогда по совместительству молодежным литературным отделением поэзии, позвонил однажды Володе и сказал - мол, скоро Виктор Боков в Хабаровск прилетает, будет мастер-класс проводить и отбирать стихи для публикации в "Современнике", если хочешь, прими участие, только нужно рукопись представить. Сроку тебе - два дня.
И Сополев сломался.
Сидел как последний дурак два дня и, не отрывая головы, печатал свои элегические вирши для ненавистного Виктора Бокова.
- Нет, - говорил мне потом Володя. - Шура меня правильно подколол. Я не в обиде. Он на моем тщеславии сыграл. Молодец. Я, конечно, потом целый месяц на звонки отвечал. Потому что весь город же узнал: "Здесь печатают стихи для Виктора Бокова"? "Здесь, здесь, - бубнил я. - Приходите. Только бутылку не забудьте".
А потом Куприянов придумал еще один гениальный розыгрыш. Свел Сополева и Валеру Еремеева, актера местного ТЮЗа. Тот тоже писал стихи, только деревенские. Называл себя "кондовистом".
- Ну, какой ты кондовист? - однажды сказал ему Шурик. - Басё читаешь и Уитменов разных. Профанация это. А вот в Переяславке (село неподалеку от Хабаровска) живет мощный мужик, он даже "Муму" не читал, а стихи пишет - не чета твоим.
Уговорил Сополева (они с Еремеевым раньше знакомы не были) сыграть поэта-самородка из Переяславки. Тот талантливо перевоплотился в деревенского стихоплета.
Не буду дальше рассказывать, кому надо, пусть зайдет в интернет и прочитает, что было потом - там все написано.
Однако случилось главное - Сополев и Еремеев благодаря Шурику нашли друг друга. И в русской андеграудной литературе возникло новое явление: творчество Байрама и Вольдемара.
Правда-правда, Байрам - это Еремеев, а Вольдемар - Сополев.
У них теперь есть свои клубы фанатов по всему миру - и в Москве, и в Америке, и во Франции.
А кто положил начало всему этому безобразию?
Александр Иванович, честь ему и хвала. Респект и уважуха, как говорит современная молодежь.
Но он ведь и сам тогда писал стихи.
Неплохие.
И я даже кое-что еще не забыла:
- Для милых и далеких, тех, кто помнит.
А я уже уехал…
(В Магдагачи? Кампучию? Лондон? Москву?)
Ладно, пустяки. Лучше вот это:
Крик гусей то терялся за далями,
То опять был пронзительно чист.
И на алую крышку медалями
Падал желтый сентябрьский лист.
Вся деревня у гроба стояла…
Эта картина очень похожа на полотно замечательного художника Виктора Попкова: "Хороший человек была бабка Анисья".
Хороший, наверное, человек был и дед Иннокентий, которому Александр посвятил это стихотворение.
И с истории которого он начал свой роман "Истопник". Как дед дважды бежал с Сахалинской каторги - сначала с царской, потом с советской. Как он ел красную икру с луком: "Для хруста". Как пел песню: "Черный ворон, д-ты не вейся…"
Есть такое понятие: "Комплекс превосходства живых над мертвыми". Оно издалека идет - еще из Библии. Помните, наверное - пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
А живым нужно жить. И не думать о мертвых.
Я этого никогда не пойму. И Александр Иванович, похоже, тоже.
Да как же? Как не думать? Ведь мертвые, особенно те, кто погиб напрасно, не по своей воле и не от естественных причин, были не хуже нас. Не глупее. Не грешнее. Напротив - может быть, в сто раз умнее и лучше.
Нельзя о них забывать. Нельзя прощать их ужасную смерть.
Никому - ни государству, которое организовало репрессии, ни стукачам-доносчикам, ни вертухаям в зоне, ни следователям-нелюдям, пытавшим детей на глазах у матери (есть в романе такой страшный эпизод).
Куприянов этого комплекса, слава богу, лишен начисто. Он ничего не забыл и не простил. Поэтому его "Истопник" полон настоящей боли.
Саша написал хорошую книгу.
Это я говорю, как профессиональный редактор, который прочитал в своей жизни неисчислимое количество текстов и понял, самое главное - в книге должен быть нерв, а не просто бла-бла-бла, пусть даже очень красивое и многозначительное.
Так вот, я желаю Александру Ивановичу многих лет жизни и многих книг, в которых будет этот самый нерв - насколько писателю хватит душевных сил.
А еще хочу передать привет от давным-давно покинутых девушек в "Тихоокеанской звезде" (теперь уже, увы, бабушек) - они до сих пор помнят, как он поил их дешевым вином и пел лихую песню про юбку тюлевую.
Глупость, конечно, но ведь не забыли! Помнят. Смеются. Приветы передают. И книги его читают.
Это прекрасно.
Город Хабаровск по-прежнему любит Шуру Куприянова.