Почему Зельдович пригласил именно вас?
Алексей Ретинский: Он познакомился с моей музыкой, когда французский телеканал ARTE транслировал концерт Теодора Курентзиса и MusicAeterna, исполнявших мою Salve Regina в парижской Сент-Шапель.
Не странно ли после произведения, посвященного деве Марии, предложить вам работу над мифологическим сюжетом о трагедии детоубийцы?
Алексей Ретинский: Так бывает. Режиссер доверился, дал мне полную свободу, за что я ему благодарен. И сам материал давал возможность идти по стопам древнегреческой трагедии, где все повседневные чувства и эмоции - лишь отражения архетипов. Развивая музыкальное прочтение трагедии, я нашел для себя метафору. Медея, как огненная лава, попавшая в холодную океанскую воду, бесповоротно меняет, взламывает жизнь окружающих ее людей. Музыкой я стремился не иллюстрировать визуальную составляющую фильма, а удлинять перспективу всего происходящего. Иногда в резком контрапункте.
Зельдович вписывает мифы в современную реальность, это производит в сознании тектонические сдвиги. О чем вы думали, работая над музыкой к "Медее"?
Алексей Ретинский: Я погрузился в истоки мифа о Медее. В парадигме древних греков ее жестокий поступок никак не порицался. После предательства мужа дочь царя Колхиды, жена аргонавта Ясона имела право и даже была обязана совершить то, что совершила. Конечно, это никак не вяжется с современными этическими установками. Сегодня мы думаем: после краха всех своих надежд можно заняться психотерапией, отвлечь себя каким-нибудь хобби. Но у Зельдовича современная Медея идет к апокалипсису. У нее нет других аргументов в диалоге с миром.
Зачем картина возвращает нас к языческому пониманию мира? Какой в этом смысл?
Алексей Ретинский: Знаете, я родился на юге, в Крыму, и когда-то оказался в Петербурге. Первое время мне было мучительно холодно. Я говорю не о каком-то экзистенциальном ощущении - о физическом холоде. И мне запомнился совет одного знакомого: "Ты противишься холоду, поэтому тебе плохо. Ты должен принять холод, какой он есть, как часть себя". И мне это очень помогло - я сжился с холодом.
Вот так и мы в нашей реальности - все время боремся с холодом. Стремимся смягчить углы, чтобы нам было ванильно-бархатно, и теряем то, что древние называли "соль земли". Мне кажется, есть два типа деградации. Первый - деградация через животное начало, когда человек в силу обстоятельств постепенно превращается в животное. Второй - не менее ужасный, но, видимо, за ним будущее. Это когда человек через чрезмерную окультуризацию, через превалирование всех примет буржуазности утрачивает фольклор, истоки, лишается жизненных соков, позволявших выжить нашим прапрапредкам.
Раньше кино и даже анимация были у нас отличной площадкой для авангардных экспериментов. Классический пример - мультфильм "Маугли", музыку для которого написала София Губайдулина. Сегодня саундтреки чаще всего подобны белому шуму, который через минуту перестаешь замечать. Либо она референтна, обезличена, унифицирована. Допустим, музыка из голливудского "Тора" практически идентична саундтреку из "Трансформеров: Месть падших"...
Алексей Ретинский: Вторичность всегда ужасна. Но понять продюсеров можно: чтобы снизить коммерческие риски, они делают ставку на уже "протестированные" манипуляторы зрительскими эмоциями. Когда зритель слышит что-то знакомое, возникает эффект уютного кресла - мне здесь хорошо, и другого не надо. Стрессов сейчас гораздо больше, чем во времена Леонардо да Винчи, чем в предыдущем веке, - и современные технологии дают нам "удобные кресла", усыпляющие когнитивные способности. Понять это можно, но не принять. Как можно жить в полудреме, не расширяя ежедневно своих познаний?
Помню, режиссер Юрий Мамин был крайне раздосадован - спросил у своего студента, зачем он использовал эту музыку в своей работе. Тот ответил: "Ну, без нее как-то не смотрится..."
Алексей Ретинский: Конечно, музыка порой - спасательный круг. Достаточно поставить более-менее сносный звук - и исправляется любое провисание: по свету, по монтажу, по всему. Скажу парадоксальную для композитора вещь: для меня идеал - кино без музыки вообще. Робер Брессон, Антониони, Герман - достигали такой точной артикуляции в своих фильмах, что им не требовалась музыка. Высший пилотаж - то, что делал Дзига Вертов.