- ...Я убит подо Ржевом,
- Тот еще под Москвой,
- Где-то, воины, где вы
- Кто остался живой?
... У меня отца посмертно наградили Калининским направлением. Сам Верховный Главнокомандующий. От награды отец не отказался, с детства помнил: дают - бери. У нас в деревне все так жили. Памятливые люди. По-другому нельзя. Как лег в тот замороженный, запорошенный первым снегом саркофаг на Ржевском рубеже, так и всё: не поминайте лихом, люди добрые.
Родина сказала: тут он нужнее. Так нам мама потом и разъясняла, пока росли. Сами стали умными. И не возражали, когда нас называли Кузнечихины - наш был деревенским кузнецом, а мама, жена его, значит, Кузнечиха. Ясное дело.
- - Эй, кузнец-молодец,
- расковался жеребец:
- Ты подкуй его опять.
- - Отчего не подковать?
- Вот ухналь, вот подкова:
- раз, два - и готова.
...Должна была вроде как и у нас, четверых детишек Петра Сергеевича, спросить - не на время берешь, не взаймы. И не на сезон - у нас в деревне разведенок не было. Но Родина - не тетка чужая, она вторая на Земле после рая; случается, бывает и бесспорно первой. И солдаты раньше всех об этом узнают. Когда поднимаются в атаку.
- За Ро-о-оди-и-ну-у-у!.. У-р-р-а!
Более десятью с лишним тысячью верст от Бреста до Уэлена вздрогнула наша земля на рассвете 22 июня 1941 года.
Тут уж вторых нет. Тут все первые. Кто поймает пулю.
И отец в этом не сомневался...
Это только люди (пропащие) или обделенные по случаю считают, что Родина - это выдумка, миф, что вольница всегда была у мужиков в чести первой... Но подумаешь, подумаешь - да, пожалуй, и вольница. Но только до порога. А как перешагнешь его, поймаешь первым взглядом огонек лампады, дохнет на тебя теплом из печи, мать вскинется, всплеснет руками... Мир и покой... Вот она твоя обитель. Да, была, но Родина жила в тебе всегда, и когда ты про нее забывал, она все равно жила, далеко не отходила. Так что ты, милок, говори, да не заговаривайся... с отцом разговаривай по-доброму. Не сват, не брат, но и тебе - солдат. Он тебя, если разобраться, два раза в жизни спас. Шел к этому своему погосту не один день, а, может, еще ратью, когда был с Евпатием Коловратом...
Извини, пап. Восемьдесят лет тебя искал, наспотыкался. Сам не раз терялся... Последнее это дело - потеряться мужику среди людей...
Расставаясь теперь, пожал мне руку по-мужски:
- Ну, сын, надеюсь, что вернусь раньше, чем вырастешь. А по-другому выйдет, берегите мамку, держитесь друг друга.
Серега, мой брательник старшой, про которого говорили, что весь в отца, сам протянул руку:
- Воюй честно, пап, бей эту немчуру поганую.
Мама ахнула на такие слова сына, а папа засмеялся:
- Я с собой наудачу подкову отковал.
Солдат и журавли
...Вот как перед Богом: не могу считать, что грандиозный памятник советским ратоборцам на Ржевском холме - это последняя дань нашей памяти. Кому - последняя? Солдатам, которые дальше на запад уже не пошли? А тут над Волгой встали. Или тем, которые не пустили врага к Москве?
Были и другие, которые отступили ближе к Белокаменной, известно всем, до разъезда Дубосеково. И еще ближе...
Мать-Родина в Сталинграде и Солдат с журавлиной стаей на холме подо Ржевом - с них далеко видны поля Отечества в пространстве и времени.
Сколько вас, отец? Говорят, что вас там в три слоя положили. Кто предстанет пред Высшими Силами, чтобы ответить за души наших отцов? Ведь они всех спасли от Москвы до Берлина, остановив пандемию фашистской чумы.
С тех пор зона Ржева не имеет границ. И твоя это зона...
Только вражья сила до сих пор на нее облизывается.
Шаг на месте - тоже расстояние
Наша земля, сколько помнит летописная история, всегда была русской. В том смысле, что на ней жили те же перволюди, пращуры, потомки которых живут и сейчас. Она бывала в плену, в кабале, в раздорах, но всегда перемогала это: возвращалась к истокам, к нашей вере - в благосклонность к нам всего сущего. Как и мы - к ней. Берегли ее как своих детей. И даже больше. Когда звучал набатный гул беды - и дети шли "за землю русскую". И она надеялась на нас. Видимо, такое взаимное поручительство делало нас невероятно сильными, вооружало надеждой, награждало талантами.
Со временем мы прониклись убеждением: если кто-нибудь когда-нибудь попытается изменить ход вещей на нашей земле - это ворог, враг злой и ненасытный. Позже осознали и другое: сколько рабов - столько и врагов. И слово "враг" стало клеймом для ненавистника, выродка рода человеческого.
Мой папа оставил нас пятерых, чтобы самому встать на пути врага. Он его встретил на Калининском направлении. Где встретил, там и лег, шагу назад не сделал. В Ржевском районе у деревни Байгорово. Там и похоронен с почестями, как солдат Отечества. Как деревенский кузнец - не оставил в беде, на фашистские мучения родную деревушку. Это была его земля! И его граница от Ледовитого океана - до Черного моря. Он не делал шага назад - к нам, своим детям, своей семье. К милой сердцу Рязани.
Отечественная война вооружила меня этим убеждением, с которым теперь живу. Ищу могилу отца, чтобы поклониться ему и покаяться: мог бы и раньше найти, потому что память - наша первая жизнь. Без памяти мы - истуканы. Все.
Последний бой
...Все думал, думал: сказать ли внукам, что этот Ржевский холм и фигура Спасителя с легкокрылой свитой на нем - под самые небеса и выше - это не все солдаты Отечественной, которые смертью храбрых легли на Ржевском плацдарме. То есть это и не половина. И не четверть - при таком счете нашему Петру Сергеевичу - царствие ему небесное и место упокойное - места-то и не останется. Если силы небесные однажды снизойдут, проведут перекличку, то места нам, стоящим в очереди, не останется... (Знаю, что говорю - проехал по тем местам). До Берлина, до рейхстага проехал... Считая, что мы тут свои...
Они же все в материнских слезах утонут...
В них же все оставшиеся детишки, военная безотцовщина, руками вцепятся, ухватятся: па-а-а-па!
Они же, в конце концов, себя спросят: мы зачем погибли, шли под пули, снаряды, бомбы, мины, гранаты; бывало, ломались и убегали, но пуля все равно догоняла... Зачем?
Они не ответят - нам ответ держать. По правам и обязанностям наследников.
Посланец из 41-го
...Он зашел к нам год спустя после твоей похоронки. Перекрестился на образа, сказал, что ему Петька-Кузнец наказал... последний поклон...
- Я присяду, - опираясь на клюку, сел на лавку. - Во мне еще один осколок остался: врачи сказали, что сам выйдет... со временем... Мы в том бою вместе с Петром вашим стояли.
- Посиди, спешить некуда, - сказала мама. - Дороги от нас далеко во все концы ведут, но до нас редко кто доходит, - вздохнула, перехватывая слезу. Похоже, чуяла, что и наша тут упрется в хрущевскую дурь - ликвидировать "неперспективные" деревни.
- Да, мать, война редко кого отпускает, - полез он в карман за кисетом. - Я закурю?
- Мам, пусть он про папу.
- Ты, малец, про папу не беспокойся, на отца вам повезло, солдат был что надо. Кузнец-молодец, он так себя называл.
- Выходит, это вам больше повезло, чем нам.
- Как его убили?
- Убили его, Анна Николаевна, как всех нас убивают. Но умер Петя хорошо. Не мучился. К утру... Но успел вам свое благословение передать.
А сам все пыхтит и пыхтит своей "козьей ножкой".
- Нам держаться было до утра. Приказ. Не пропустить немца к дороге. Без дороги никуда не попрешь. И танку по болотистому лесу нет ходу. А мороз не сильный - только корочка, поле и то под ней как кисель. И проседает под танком... Наша земля... за нее мы шли... Приказ...
Пехоту мы с Петром должны были не пускать. Он свои "наковальни" прикатил, мы хорошее гнездо устроили, непробиваемое. К утру приказ: роте отходить на новый рубеж. Кто прикрывать останется? Значит, пока рота отходить будет, кто-то должен не дать немцу подняться в атаку, сесть солдатам на плечи... заметили, что мы их обманули. Ну и пошли в лобовую... Петя заправил в пулемет последнюю ленту. Обменялись адресами. А тут немецкая мина. Эта была "наша"...
Под окном завелась машина: поспешай, солдат.
- Я не русский, звать меня, по-вашему, чудно. В полку Чибиком звали. Ну, живите, машина ждать не будет.
Немые
- ...Старуха бродит нелюдимо
- У обгорелых темных стен.
- - Немые дом сожгли, родимый,
- Немые дочь угнали в плен...
- Немые, темные, чужие,
- В пределы чуждой им земли
- Они учить людей России
- Глаголом виселиц пришли...
Александр Твардовский
...И день войны - война
...Ехали сюда, в Ржев, как поклониться Святому солдатскому месту. Знали: Калининское направление, на котором маяком возвысился Ржев, первый волжский город - это могильник Великой Отечественной: остановись, сбрось шапку, поклонись тысячам солдат, которые уже не отступали.
Не отступали! Все, кто здесь поименно перечислен.
И вот уже почти век: копни лопатой - белая земля, хрустящая. Говорят, что в ночи она светится - святые в ней лежат люди. Вот уже семьдесят пять лет... И рядовые и комсостава... Но не знал до того самого дня, что у подножия того светильника мужества навечно высечено имя и моего отца...
***
Встретились. Теперь и проститься можно.
Решалась судьба Москвы. А если по правде, то и всего СССР.
Не знаю точно, но думаю, что командирам высшего ранга было известно, что планы Гитлера на эту войну беспрецедентны: Москву взять к Новому, 1942 году. И ликвидировать гениально беззатратным способом: запереть в броневое кольцо и уморить годом. Неужели одни немцы такие экономные? Ведь приказ Гитлера шли выполнять батальоны почти всех западноевропейских государств, которые ныне грозят нам санкциями по всякому поводу, поучают нас, как жить. Не перестают на наши богатства зариться. Снова объединяются, как при Гитлере, растерзать сообща Русский мир, российские народы и не подавиться.
Здравствуй и прощай
- Ты всю жизнь вживаешься во все пространства, - сказала мне со знанием дела жена на пятьдесят четвертом году совместной жизни. Сказала просто так, в никаком разговоре, а ты вот думай, когда сверчок чирикнул.
Пространство вокруг Ржевского Солдата, в припрыжку уходящее за близкие и дальние перелески, будто играющее в прятки с ним... Вдруг как разбудило чуть теплящую память: а ведь я в этом уже жил. Погоди, дай разобраться.
...По снежному полю напрямки уходил из родного дома. Оглянулся: за ветлами, исстеганными ветрами, пропала крыша. На валу за деревней стояла мама, как маленький колодезный журавель, высохшая от горя и слез. Нет, я уходил не от нее и не от отчего дома - от голода. До весны сорок пятого нам картошки не хватит. Без картошки, без крупинки - нет, не хватит. В кармане у меня рубль с мелочью:
- Прости, сын, последние, - мама не утирала слез.
- Добавила бы, Нюша, - сказал дядя Коля, который брал меня с собой до Москвы. - А то ему на билеты не хватит: до Москвы - на поезд, а там на метро и до Одинцово на пригородный.
Я все лето работал в деревне подпаском, был у пастуха на подхвате. Стадо небольшое - пятнадцать коров, всех по именам помнить надо, десяток телят: но от зари до зари. Подпаску денег не платят - за харчи. Потому мама и отпустила меня к тете Дуне в Одинцово, когда та осталась одна: муж умер, сына в армии задержали. А у нее хозяйство: корова, куры, гуси, свинья... Дров напилить-наколоть, корове травы накосить на зиму, огород вскопать, да мало ли... Сулила в пятый класс отдать. Школа в пяти минутах через поле.
А дядя Коля проводником на поездах работал, мог мальца бесплатно провезти.
- Мне и так уж говорят: больно много у тебя, Горелов, детей-то. Каждый рейс - новый... Война чертова...
Нет жизни без любви
Живет среди людей: один бог - одна правда. Но не всякая смерть сюда подверстывается. Никакую новую жизнь без любви не изобретешь. И не выпестуешь. А их подо Ржевом - тысячи и тысячи, красивых и молодых, может даже и не целованных. Может этот миллионно-душный сожалеющий вздох о неисполненной и неиспробованной любви и ныне греет землю в ночи, может и журавли, чуть поманит заря, встречной косынкой разносят над степями и перелесками Отечества свой призыв: живите и любите! Мы все теперь ваша земля, которая не скупа на урожаи.
...Чего уж там - в прошлое не вернешься. Ты, папа, прости меня за многословие - за восемьдесят лет накопилось, перекипело и опять собралось... Может, такую профессию выбрал, научился высказываться, когда вот-вот взорвется. Не бог весь какой капитал, но душа не стынет, а жизнь всем нужна. Чтобы жилось, а не маялось.
Памятка от руки
Если возвращаться из Ржева другой дорогой - за Волоколамском свернуть на Можайку, а там, перед Кубинкой на Минку... Память и тут не отпускала наши души.
...В начале XIX века великий Наполеон Франции шел со своими претензиями на Москву. Дошел. Получил горящую Белокаменную. Во главе гордой 610-тысячной армии шел по этим местам. На всем протяжении до Москвы хмурые наши леса и длинные липкие дороги его не приветили. Но всю дорогу ему сквозь сонливость грезились московские солнцеподобные купола, а под колокольный звон сыпались крупным градом алмазы да бриллианты, изумруды и прочая женская зависть. Это был его звездный поход - Наполеон спал и видел себя на троне под Шапкой Мономаха. Хоть никто его не приглашал. Он грезил, как будет грезить о Белокаменной почти два века спустя, почти безвестный ефрейтор Шикльгрубер, без роду и племени человечишка, но вознесенный народами Европы на вершину славы выше славы непревзойденного Бисмарка. Да что там великие мужи истории - они, нынешние, отдали ему почти без боя Прагу и Париж, Рим и Осло, Вену и Варшаву, Амстердам, Будапешт... А у него все больше чесалось.
- Дранг нах Остен! Съешь ее, красную заразу, со всеми просторами и народами. Можешь даже немытыми. Убей! - мы поможем.
По сей день можат, потомки эсэсовских палачей...
Нынче их последователи хотят повторить историю своего позора.
Извини, отец, что я к тебе со своей статистикой. Мне ныне, как мальчишке, хочется пройти в шинели в рядах Бессмертного полка. Так что и у Ржевского Солдата посидеть, уставши, поговорить о том, о сем. И о том, правда ли, что войны больше не будет. Об этом я бы всем растрезвонил, сославшись, что весточка верная - от первых солдат, не отступивших от Ржева. Хочу сказать тебе, отец, про жизнь нашу два слова, не своих - от умного человека услышал. Все осталось таким же - жизнь одна у всех. Она всех смяла, раскидала сама не знает зачем. Наверно, лучшей доли все ищет. Для кого - ни спросить, ни ответить.
Только старики, помятые войной, еще держатся за свои устои: мы нужны друг другу. Не по разнарядке, не в нагрузку, а друг другу. На восходе, пока молодые спят, солнышко золотым червонцем нас манит, а на закате медным пятаком дразнится. Ну что ж, перезимуем, лишь бы не было войны.
Вы - отцы его, - слышу я предсмертное эхо солдата, и как просыпаюсь: вы - спасители Отчизны, России. Мы вам - в подметки не годимся. Хочу слезно покаяться: такую страну профукали, стыдно в глаза озерам глядеть. Теперь осталось прошамкать, прокартавить русскую наследственность...
Здесь, на Ржевской, удобренной свинцом и укрытой шинелями земле, отцы мои, но и солдаты-спасители. У каждого из них теперь уже внуки солдатами служат. Достойно служат, по-крупному - и песни о них слагают, и фильмы снимают, и кресты на могилах ставят - по всему свету. Это мы недоглядели - грех нам непрощенный: ваше и свое Отечество не уберегли. То Отечество, которому и вы, и мы давали присягу. Да вот... грехи любезны доводят до бездны - похоже, мы на такой позарились, а теперь у детей прощения просим. И у вас - да, видно, не каяться, не маяться, а лучше за ум взяться.
Неспящие
Вы все там, отец, неспящие. Думается, что охраняете нас по-прежнему, считая недослуженным свой срок подо Ржевом. С самого рассвета 22 июня 41-го, того революционного века. Вот в Берлине б - тогда да, тогда можно доставать кисет, развязывать: пришли, мать вашу...
Где мой обратный билет?
Он остался невостребованный.
Но ведь был!
Чтобы как-то наше дело поправить, произвели себя в неспящие: все при деле. Кузнецы-молодцы. Скоро 80 лет. Мужики, одним словом. Мы тоже не бездельничаем. Нам, сам понимаешь, не легче. Живым труднее оставаться людьми - каждый день, каждый час.
...Вот, наконец, стою у твоей могилы. И мне слышится тук-тук... Мы кузнецы. И те, кто с нами...
***
- Над Бугом зашуршат ли
- камыши...
- Объявится ль "оттуда"
- цель шальная
- Им скажут:
- Вам опять в дозор идти.
- Они пойдут... Они дорогу знают.
Кто воевал против нас?
В армии Гитлера насчитывалось свыше 1 млн солдат стран-союзников Германии, входящих сегодня в НАТО. Вместе с ними против СССР воевали литовская, латышская и эстонская дивизии СС, дивизия СС "Галичина", Грузинский, Туркестанский легионы и др., всего 400 тыс. коллаборационистов, из которых украинские хиви составляли 250 тыс.
Национальный состав военнопленных в СССР с 1941 по 1945 гг. составлял: немцев - 2 389 560 чел., японцев - 639 635, венгров - 513 767, румын - 187 370, австрийцев - 156 682, чехов и словаков - 129 977, поляков - 60 260, итальянцев - 48 957, французов - 23 136, голландцев - 14 729, финнов - 2 377, бельгийцев - 2 010, люксембуржцев - 1 652, датчан - 457, испанцев - 452, норвежцев - 101, шведов - 72.
Опоздай я со своими 85 годами, кто из нас потерял бы больше: я, сын рядового пулеметчика и сельского кузнеца-молодца с моей родней, Великий Советский Союз, спасший полмира от фашистской чумы, от которой, как теперь выясняется, нет рукотворной вакцины - или память веков, бессмертная и неумолимая. Как присяга.