К тому, кем был князь, святым или грешником, мы еще вернемся, тем более что житие тут ничего не приукрашивает. Начнем с того, чем же был его выбор веры: расчетом дальновидного политика, решившего создать государство, способное соперничать с Византией, или Божьим касанием?
Для непредвзятого исследователя загадки тут нет: гениальность, пусть и в сфере политики, все равно имеет иррациональную природу, это то, что называют даром предвидения, озарением свыше, интуицией - термин выбирай любой, суть неизменна. А то, что выбор христианства - ход гениальный, ход, который привел к возникновению не просто нового государства, новой культуры, новой цивилизации, - не поспоришь.
Как сказал академик С.С. Аверинцев, "на глазах у изумленной Европы вдруг возникает из варварской страны на краю света держава с мировой культурой, мировой религией. И это сразу ознаменовалось расцветом древнерусской цивилизации". Распространение грамотности, появление летописания, развитие архитектуры, литературы, искусства.
Сравнивая через тысячелетие исходные данные и результаты выбора, сделанного Владимиром, можно констатировать: без вектора под названием "чудо" в этом грандиозном развитии не обошлось, что, впрочем, и расчет не отменяет. Просто чудо тут, как масло на бутерброде, размазано - на десятилетия, века, поэтому, скрываясь за повседневным, оно не столь явно. Так что никакой загадки в том, кем был Владимир - умным, прагматичным, удачливым политиком или человеком, действующим по наитию свыше, нет. Гораздо интереснее понять, как грешник мог стать святым.
А помогут нам в этом жития и летописи, подробно расписывающие, насколько святой князь Владимир первую часть своей жизни был не свят. Они честно рассказывают и о женах князя, и о сотнях наложниц. Повествуют и о том, как князь заманил в Киев старшего брата Ярополка и дал его убить.
Не оправдывая Владимира, уточним: Ярополк пошел войной на среднего брата Олега, в результате чего Олег погиб - братоубийства были вполне в духе времени.
Кроме этого Владимиру припоминают историю с полоцкой княжной Рогнедой. Владимир к ней посватался, она оскорбительно - мол, куда лезешь, сын рабыни! - ему отказала. Владимир с войском взял Полоцк, Рогнеду обесчестил на глазах у ее родителей, которых потом убил, ну а на Рогнеде, как и хотел, женился. Есть еще история про христианина Феодора и его сына Иоанна, принесенных в жертву Перуну в честь какой-то победы, - тут, правда, подсуетились жрецы, князь просто не препятствовал.
Перечисляя грехи Владимира, которые мы знаем лучше своих, стоит сказать, что с началом братских междоусобиц юный князь прятался у варягов, а варяги не самые лучшие воспитатели смирения и милосердия. Там один закон: "Либо я, либо меня". Одно право - право сильного.
Мы не знаем точно, когда именно князь прозрел, увидел свои поступки глазами Бога. Зато абсолютно ясно: прозрение это было искренним, настолько глубинные изменения произошли в его характере и жизни. Очевидно и то, что крещению Владимира предшествовал его личный поиск Бога. При этом князь сначала нашел Бога для себя и только потом предложил свою веру народу.
Конец 80-х годов X века. Византийская империя на краю катастрофы. Поражение в войне с болгарами (986 г.) и мятеж, поднятый Вардой Фокой, объявившим себя императором, вынуждают двух соправителей империи Василия II и Константина VIII обратиться к князю Владимиру за помощью. Киевский князь берется помочь, но взамен требует от императоров руки их сестры Анны. Притязание для правителей империи унизительное, но они вынуждены согласиться - при условии крещения киевского язычника. Владимир к тому времени, считают историки, с выбором веры уже определился и в 988 году предположительно под Киевом принял крещение с новым именем Василий.
Шеститысячный корпус князя Владимира прибывает в Константинополь и в пух и прах разбивает мятежников. Однако императоры выполнять свое обещание не спешат. Тогда разгневанный князь выдвигает войско на Корсунь и захватывает город. И тут уж византийцы от греха подальше отдают Анну в жены.
У А.К. Толстого есть дивная поэма "Песнь о походе Владимира на Корсунь". Дивная, потому что чуткость позволила поэту уловить нечто важное в характере князя.
Вот монах (мних) христианин убеждает язычника Владимира в истинности христианства:
- Добро, - сказал князь,
- когда выслушал он
- Улики царьградского мниха, -
- Тобою, отец, я теперь убежден,
- Виновен, что мужем был
- стольких я жен,
- Что жил и беспутно, и лихо.
- Что богом мне был то Перун,
- то Велес,
- Что силою взял я Рогнеду,
- Досель надо мною,
- знать, тешился бес,
- Но мрак ты рассеял,
- и я в Херсонес
- Креститься, в раскаянье, еду!
- А вот с каким юмором описаны чувства греков по приезду князя!
- Увидели греки в заливе суда,
- У стен уж дружина толпится,
- Пошли толковать и туда и сюда:
- "Настала, как есть,
- христианам беда,
- Приехал Владимир
- креститься!"
Смотрите, здесь не только воинственный характер Владимира, привыкшего все решать силой! Здесь шире - решимость! Горячая готовность отринуть от себя "зверя" и принять Бога. Именно это стало тем рычагом, который позволил совершиться такому невероятному перевороту на 180 градусов: от грешника к святому.
Благодать, даруемая во время Таинства Крещения, воздействует на всех. Но от человека зависит, насколько он сумеет этот дар принять и распрощаться с греховным в себе. Насколько глубинно он откроет себя Богу. Как сообщает летописец, услышав евангельские слова "блаженны милостивые, ибо помилованы будут", крестившийся Владимир "повелел всякому нищему приходить на двор княжеский и брать все, что необходимо". Устроив так, князь понимает, что немощным и больным до его двора не добраться, и для таких он велит снаряжать телеги со всем необходимым. Узнав о заповеди "не убий", пытается отменить смертную казнь. "Боюсь греха", - отвечает Владимир на вопрос, почему не казнит разбойников... Буквальное и чистое восприятие христианства, скажут потом об этом богословы.
"Надежда и утешение для каждого из нас - грешного, слабого, порой порывистого в вере, непостоянного в добре, - когда мы видим, что такой же, как мы, человек смог открыть Бога и так глубинно, так потрясающе измениться во всем", - писал митрополит Антоний Сурожский.