Действие оперы перенесено в Россию времен "Собачьего сердца", когда еще сохранились осколки прошлого (Графиня в поношенном халате, ностальгически перебирающая серебряные ложки-вилки счастливых прежних лет, куртуазный уличный спектакль, изображающий французскую пастораль). Впрочем, в действие включены и радиоприемники 60-х, и уличный таксофон, и одинокий велосипедист, и еще многие приметы среднестатистического российского быта разных десятилетий. Быта небогатого, но устоявшегося, и облезлые стены еще хранят следы былой имперской красы. Пестрая толпа горожан одета кто во что горазд: дамы еще могут позволить себе утлое декольте, но уже явились Шариковы в майках и растянутых трениках (Чекалинский - Александр Кравец). Клетчатый баул челночников 90-х, куда графиня прячет свои раритеты, почти завершает картину истории русских бед и нравов ХХ века, какой она представляется мировому сознанию: концентрат "общинного" существования, где цинизм и самодовольство смешаны с поэтической романтикой. Невероятная музыка трагической оперы в этом контрапункте словно рождается заново, своей красотой, трепетностью, нежностью оттеняя эти запредельные, невообразимые контрасты.
В центре сцены концертный рояль и классический пианист в смокинге, потряхивая гривой, играет один за целый оркестр, временами горестно замирая, бессильно опустив руки. Этот спектакль - попытка понять, как Чайковский, Пушкин, Толстой, Чехов, вся эта изысканная культура уживается в одной голове с равнодушием, неприязнью ко всем, кто живет и думает иначе, с непоколебимой ксенофобией и органичной агрессией. Герман у Дмитрия Головнина - апофеоз овладевшего человеком безумия. Эта фигура, которая в каноническом исполнении всегда выглядит вполне достойным джентльменом со странностями, здесь одержима с самого начала, с выходной арии "Я имени ее не знаю…": как бы признание в любви, но ясно, что это любовь не только к прекрасной незнакомке. К авантюре, рискованной игре, которая и есть жизнь. К безумному рвению к победе, которая и есть поражение. Не к обогащению даже, а к чему-то иррациональному, добываемому пусть даже ценой жизни. Взгляд безумца - то, что настораживало консервативных зрителей, и есть главная краска Головнина, который на премьере начал свою партию неуверенно (сказалось нескрываемое волнение), но в дальнейшем предъявил почти эталонный вокал и безупречно трагический рисунок роли.
Аплодисментов заслуживали практически все актеры "окружения" и в первую очередь колоритнейший французский баритон Лоран Наури (Томский) и баритон из Южной Африки Жак Имбрайло (Елецкий). Лиза в исполнении солистки Большого театра Анны Нечаевой внесла в достаточно эксцентричный спектакль проникновенный лиризм русской оперной школы.
В партии Графини впервые выступила прославленная шведская меццо Анне Софи фон Оттер. Вместо величественной гранд-дамы предстала "дама с прошлым", в этом прошлом живущая, подслеповатая, уже не замечающая сегодняшней нищеты, поношенного стеганого халатика и в этой отрешенности от реальной жизни тоже безумная. Сцену ее смерти режиссер решает, возможно, неосознанно, повторив прием, найденный Дмитрием Бертманом для своей постановки этой оперы в Стокгольме: завидев в темноте спальни Германа, старуха принимает его за еще одно сладостное видение из своей юности, упоенно катается вокруг на невидимых коньках, страстно приникает к красавцу и умирает, сраженная приступом сладострастия.
Но первым номером, я полагаю, в этой премьере безусловно идет стоявшая за пультом Натали Штуцман, не только дирижер, но и обладательница великолепного контральто, певшая в лучших театрах мира, включая Россию. На ее долю выпала труднейшая задача сыграть главный конфликт спектакля - контраст невыразимо прекрасной музыки, символизирующей русскую культуру, и этой странной цивилизации, какого-то отдельного мира "маленького человека", описанного лучшими перьями великой литературы от Радищева и Гоголя до Лермонтова, Некрасова, Достоевского, Булгакова. Все эти образы незримо витают над брюссельской премьерой, ими рожденной и вдохновленной. Под чуткой рукой дирижера эта музыка дышала вместе с персонажами спектакля, словно рожденная их страданиями, их беспочвенным романтизмом и вечно неразрешимой тайной их души, предъявляющей миру все новые и новые загадки.
Теперь этот вызывающий яростные споры спектакль, по традиции интернет-портала OperaVision, останется доступным в записи еще на полгода вместе с записями таких опер, как "Летучий голландец" и "Золото Рейна", "Путешествие в Реймс" и "Эрнани", "Альцина" и "Мария Стюарт"…