В программе прозвучали два танца из оперы "Идоменей", Фортепианный концерт N 24 и последняя моцартовская симфония N 41 "Юпитер". Танцы из "Идоменея" относятся к репертуару, который редко звучит не только на концертной, но и на оперной сцене, хотя музыка эта восхищала даже Петра Ильича Чайковского, как известно, сделавшего собственную редакцию двух частей этой балетной сюиты. Александр Рудин выбрал для интродукции концерта тоже два танца из пяти - вступительную Чакону, сочетающую в себе выходы кордебалета (тутти), и, как было прописано в моцартовской партитуре, "па-де-де госпожи Хартинг и господина Антуана", "соло госпожи Фальжера" и "соло госпожи Хартинг" (абсолютно воздушное, "сильфидное" Largetto оркестра), и вторым номером - "Соло господина Ле Грана".
До сих пор остается вопросом, в каком месте оперы была задумана балетная сюита, традиционно попадающая в список купюр у театральных постановщиков, но по тому, с какой атакующей, штормовой энергией и яркой динамикой исполнял Чакону оркестр Musica Viva - с контрастами, грандиозностью и патетическим "Соло Ле Грана", завершившемся эффектным стремительным потоком триолей на широком крещендо, - звучавших при этом по-моцартовски грациозно, место балета могло быть в первом акте "Идоменея" - в сцене бушующего моря с обломками кораблей, из волн которого морской бог Нептун спас возвращающегося с Троянской войны царя Идоменея.
Фортепианный концерт N 24 Моцарта, выбранный для этой программы, тоже был драматический, минорный, с яркими контрастами бетховенской по духу, "героической" оркестровой фактуры и прозрачной, пронзительно нежной в исполнении Николая Луганского партии фортепиано. Контраст разных планов был ошеломляющим. Звук рояля у Луганского - светящийся, легкий, при этом не скользящий по поверхности клавиатуры, убегая в абстрактную бесконечность, а теплый, объемный - даже в стремительном движении, словно противостоящий массиву оркестра, как душа - громадному миру, часто - не героическому, а враждебному.
Поразительно, как был выстроен баланс оркестра и солиста, при котором тончайшая динамика и прозрачная фактура рояля оставались на первом плане, ни на мгновение не теряясь в глубине оркестровой ткани. Волшебное по красоте Largetto прозвучало у Луганского просто, естественно и как-то трогательно нежно. А в третьей части концерта резкие драматические контрасты и коллизии борьбы, сложнейшие полифонические плетения вариаций рояля были филигранно встроены в общий ансамбль. И это гармоничное, бесшовное "перетекание" сольной и оркестровой фактур завершилось совместным "накатом" пассажей на крещендо и грозными аккордами оркестра, словно оборвавшими еще мгновение назад сверкавшую трелями фортепианную партию.
Программу вечера завершил "Юпитер", последняя симфония Моцарта, написанная так же, как и прозвучавший Фортепианный концерт, в масштабном драматическом формате. Упругие, чеканные формы партитуры в исполнении Александра Рудина вновь отсылали к бетховенскому героизму, начиная с грозных тройных ударов оркестра в первой части, прямой линией связывающих эту симфонию с "ударами судьбы" Бетховена. Рудин будто уплотнил ткань моцартовского оркестра, наполнив ее темными красками, более резкими рельефами и контрастами, более крупным звуком. Даже поэтичное Анданте звучало у него с мрачной тревожностью, словно тень безостановочно набегала на что-то прекрасное, а в Менуэте, поверх пластичной ритмики ощущалось столкновение, борьба, не прекращающаяся ни на миг.
В финале, приводящем к просветлению, торжеству оркестр звучал настолько органично, свободно, что невозможно было представить что исполняется головоломный по трудности текст.
Моцарт завершил свою последнюю симфонию кодой с чудо-стреттой, которую сыграть качественно можно только на высоте оркестрового мастерства. Десять разных инструментов, где каждый выступает со своей партией, звучали одновременно, причем ясно, без оркестрового хаоса, пока не слились в стройный, гармоничный ансамбль.
Финальное тутти "Юпитера" с ликующими трубами звучало у Рудина жизнеутверждающе, бодро, как триумф разума, который, как верили в далеком просветительском веке, должен был принести человечеству мир, справедливое общественное устройство и равенство между людьми и народами. Они верили, что это не утопия.