Владимир Иванович, давайте для разминки вспомним, как прошла ваша последняя гастрольная поездка в Эмираты? Как вас там принимали?
Владимир Федосеев: Замечательно! Мы дали два концерта, и оба раза зал стоя аплодировал Большому симфоническому оркестру. Там были и наши соотечественники, и граждане других стран, и, конечно, местные - их сразу отличишь по одежде и по манерам.
В программу я специально включил "Шехеразаду" Римского-Корсакова, чтобы они почувствовали связь нашей культуры с Востоком. А во второй части исполняли 5-ю симфонию Чайковского, это организаторы попросили.
Все было прекрасно - дружеская атмосфера, множество цветов, доброжелательность, солнце.
Искупаться не удалось?
Владимир Федосеев: Февраль. Вода в эту пору прохладная. Зато с удовольствием познакомились с разными архитектурными чудесами Дубая.
Я в музыке дилетант, поэтому сразу прошу прощения за вопросы, которые, возможно, покажутся вам наивными. Но ведь и публика в зале наполовину состоит из таких же дилетантов. Давайте будем считать, что я выступаю от имени этой половины. Вот такой вопрос: у каждого из музыкантов вашего оркестра есть пюпитр с нотами, и мне иной раз кажется, что исполнители смотрят исключительно в эти ноты и совсем не смотрят на дирижера. Тогда зачем же он нужен? Или по-другому спрошу: изменится ли звучание БСО, исполняющего, скажем, фортепьянный концерт моего любимого Моцарта без дирижера?
Владимир Федосеев: Сто лет тому назад у нас в стране был опыт создания оркестра без дирижера. Он назывался "Персимфанс" и просуществовал вплоть до 1932 года. Туда собрали самых лучших музыкантов, они исполняли выдающиеся произведения мировой классики. Но после череды всяких кризисов оркестр распался. Существует много версий насчет того, почему так случилось. Но я убежден в том, что глубинная причина очевидна: такой коллектив был обречен изначально. Попробую объяснить.
Это неправда, что музыканты смотрят в ноты и не обращают внимания на дирижера. Еще как обращают. Возможно, из зала это не так заметно. Но вот вам пример: известная классическая музыка в исполнении разных дирижеров звучит по-разному. Что происходит? Словами это трудно объяснить.
Мистика?
Владимир Федосеев: Можно и так сказать. Ведь я управляю оркестром не только с помощью рук, но еще глазами, выражением лица, даже душой. Все это передается музыканту на каком-то подсознательном уровне. Возможно, он даже и не осознает, что им управляют. Я уже не говорю о том, что есть репетиции, где опять-таки дирижер вместе со своей командой создает будущий продукт.
Кстати, о репетициях. Как долго надо заниматься с оркестром, чтобы он слаженно исполнил, например, 2-й фортепьянный концерт Сергея Рахманинова? Этим тоже занимается дирижер или такую черновую работу делают помощники?
Владимир Федосеев: Иногда концертмейстер, глава первых скрипок, подменяет дирижера, подсказывает что-то своим "струнникам". А как долго длится этот процесс? Тут все зависит от квалификации конкретных музыкантов и таланта руководителя оркестра. По-разному бывает. Вот я на днях еду в Японию, мы там как раз будем исполнять 2-й концерт Рахманинова и 5-ю симфонию Чайковского, причем и оркестр, и солистка местные. Ясно, что концертам будут предшествовать репетиции. Но на них отведено всего два дня.
Успеете?
Владимир Федосеев: Японцы очень музыкальные люди, и они страстно любят русскую классику. До безумия любят, вникают в нее глубоко, работать с ними одно удовольствие. Конечно, я убежден в том, что все пройдет хорошо. Лучший симфонический коллектив Японии, прекрасная солистка, доброжелательная тонкая публика.
Как вы в таких случаях общаетесь с иностранцами? С помощью переводчика?
Владимир Федосеев: Обычно переводчик не требуется. Жестами, глазами, интернациональными музыкальными терминами.
Еще один дилетантский вопрос: что надо такого сделать, чтобы оркестр сыграл Бетховена, Чайковского или Моцарта не просто слаженно, а так, чтобы мурашки по телу?
Владимир Федосеев: Музыка без слов, но сокровенные слова, мысли, эмоции внутри каждого выдающегося произведения. Большой дирижер разгадывает эти коды, вникает в глубинную суть вещи. Тот же Рахманинов… У него плач по России. Страсти обуревают каждым человеком. Подчас необъяснимые. В музыке заложены те страсти, которые испытывал композитор. А раскрыть их, донести их до слушателя обязан дирижер. Только он может вызвать у публики нужные эмоции - слезу, волнение, тревогу, пафос…
Для меня самый великий мастер такого раскрытия - это австриец Карлос Клайбер. Я репетирую в Вене, и вдруг мне говорят: "Клайбер пришел и сидит в зале". Я заволновался. Он номер один в мире. Даже не Караян. После репетиции он подходит: "Хочу с вами дружить". Потом написал мне письмо, приглашал в гости. Почему я считаю его лучшим? Потому что Клайбер, как никто, мог показать глубинную суть великой музыки, а его техника дирижирования осталась непревзойденной. Руки Клайбера - продолжение его души.
Возвращаясь к мистике дирижирования, хочу добавить: можно блестяще знать партитуру, очень технично все исполнить, задать нужный темп и… оставить слушателей холодными. Так тоже бывает.
Хороший дирижер ценится высоко. В том числе и в денежном выражении.
Владимир Федосеев: Карлос любил много репетировать. Для него репетиция была главным способом постичь смысл сочинения и затем донести этот смысл до публики. А концерт был делом вторым, он часто избегал больших залов. Про него ходила такая шутка: "Клайбер дирижирует тогда, когда его холодильник пуст".
Вот вы встали перед музыкантами. Осмотрели сцену - все вроде бы в порядке. Можно начинать. Но музыкантов - сто человек. Кто-то сегодня поссорился с женой, кто-то не очень здоров, кто-то с похмелья… Вы их видите каждого поодиночке или ощущаете единым целым?
Владимир Федосеев: Свой Большой симфонический оркестр вижу единым целым, там для меня нет никаких тайн. Семья! Что же касается тех коллективов, куда меня приглашают, то там сложнее. Бывает так, что музыканты вначале воспринимают чужака враждебно. Ну, ну, посмотрим, что ты покажешь, на что ты способен… И вот тут надо найти верный путь. Есть дирижеры-диктаторы, а есть либералы. Я отношу себя к тем, кто изначально любит всех. Даже если кто-то плохо играет, я его хвалю, через похвалу веду к цели. А коли обругаешь, раскритикуешь, то у человека опустятся руки, проблем будет еще больше. Хвалю и ненавязчиво подсказываю, как надо.
Такие ситуации у меня возникали, например, с итальянцами. Они ребята хорошие, но разболтанные, слишком темпераментные, не всегда соблюдают нужный режим. И вот я их усмиряю, подхваливая, ободряя. И в итоге мы вместе приходим к нужному результату.
То есть я правильно понял: за все пятьдесят лет вы всегда находили общий язык с оркестрантами?
Владимир Федосеев: Всегда находил. Даже когда меня пригласили руководить знаменитым Венским симфоническим оркестром. Кстати, я так и не знаю до сих пор, отчего их выбор пал на меня. Сначала на пять лет контракт со мной заключили, потом еще на пять. Это был очень интересный и очень полезный период жизни. Полмесяца я работал со своим оркестром в Москве, полмесяца проводил в Австрии. Там знакомил слушателей с лучшими образцами русской классики, здесь давал возможность публике лучше узнать западных европейцев.
Для австрийцев Штраус - это бог. И вот первый концерт, где мы исполняем его волшебную музыку. Я был уверен: завтра получу от музыкальных критиков по первое число. Однако читаю в газете мнение самого ведущего специалиста: Штраус в исполнении Федосеева звучал так, будто за дирижерским пультом стоял австриец. И далее то ли в шутку, то ли всерьез звучала догадка: может быть, Штраус, будучи в Питере на гастролях, полюбил русскую женщину, а Федосеев - ее потомок.
Какую музыку сложнее исполнять - русскую или европейскую?
Владимир Федосеев: Русскую, конечно. Нашу прямо с листа не схватишь, там надо сильно постараться, чтобы понять всю ее глубину. Это как и русская литература - Достоевский, Толстой, Гоголь, Тургенев… Иностранному дирижеру сложно это понять, то есть формально, внешне он сыграет, как написано, но… плакать, страдать, волноваться слушателя не заставит. Для этого надо родиться здесь, прожить жизнь здесь, пройти через наши испытания, горести, радости. Причем я всегда подчеркиваю, что глубина эта идет от русского народного творчества.
У Чайковского в партитуре указано - "играть просто". Что это значит? Играть просто не означает играть с фальшивой сентиментальной экспрессией. Это как объяснение в любви - чуть слукавил, и все, тебе не поверят, дадут от ворот поворот. А иностранцы обычно подпускают сентиментальной цыганщины. Вот она - трудность простоты.
Отчего вы отказались от дирижерской палочки?
Владимир Федосеев: В Цюрихе на стадионе я дирижировал хором, состоящим из двух тысяч человек. "Реквием" Верди. Хормейстеры мне говорят: мы не видим палочки, попробуйте дирижировать руками. С тех пор я так и делаю. Палочка у меня в чемодане лежит, но я никогда ей не пользуюсь.
А прежде чем на сцене взмахнуть своими руками, которые есть продолжение души, вы что-то говорите про себя или какие-то импульсы посылаете оркестрантам? Какую гамму чувств вы переживаете? Волнение? Страх? Неуверенность?..
Владимир Федосеев: Нет, замыкаюсь. Происходит полное отрешение от окружающего мира, только музыка, только я и оркестр. Если и есть волнение, то оно связано с желанием со всей полнотой передать написанное композитором, ведь в этот момент я невольно становлюсь как бы его соавтором, мы вместе - автор, я, музыканты.
Бывает так, что оркестр по какой-то причине не хочет подчиняться вашей воле, например, у исполнителей другие представления о том, как надо играть то или иное произведение?
Владимир Федосеев: В моей практике такого никогда не было. Ведь любому публичному исполнению предшествуют репетиции, все возникающие проблемы решаются там. Бывает и так, что сама репетиция получается лучше, чем концерт. А бывает, во время концерта в огромном зале за твоей спиной стоит такая тишина, словно там пусто, никого нет, и это тоже вызывает у дирижера вдохновение, помогает ему подняться над обыденностью. Так было, например, недавно в Дубае.
Если, допустим, кто-то из ваших музыкантов вдруг фальшивит, играет не так, как надо, то есть ли способ во время концерта как-то ему на это указать, поправить его или, быть может, пригрозить?
Владимир Федосеев: Когда я только начинал свою дирижерскую деятельность, то был достаточно трудный период, меня долго не принимали, считали чужаком, выскочкой. Как это? Вчера был баянистом, а теперь Бетховена хочет исполнять. И коллеги-дирижеры не признавали, и чиновники от культуры, и некоторые музыканты. И всяк по-своему вставлял палки в колеса. Случалось, какой-то музыкант во время концерта специально фальшивил. Я терпел. И потом ничего не говорил такому человеку - он сам себя наказывал, ведь все видели его непорядочность, давали ей оценку.
Похоже, вы человек бесконфликтный и, видимо, это одна из причин вашего долголетия. Так?
Владимир Федосеев: Именно так. Был период, когда мы с женой хотели уехать из Москвы куда-нибудь в провинцию - так стало тошно жить здесь. Меня спасла Вена, приглашение работать в Венском симфоническом оркестре, где прежде три года дирижировал Рождественский, кстати, один из моих гонителей. Спустя годы лишь один из этих людей извинился передо мной, это Светланов, он написал письмо, в котором признавался, что был не прав.
Я каждый год с большим удовольствием смотрю новогодние концерты из "золотого зала" Венской филармонии - там всемирно известные дирижеры порой очень артистично общаются не только с оркестром, но и с публикой, допускают элементы шоу. А вы работаете таким образом на зрителя?
Владимир Федосеев: Только в тех случаях, когда надо подыграть музыкантам. К примеру, исполняем мы на "бис" кусочек из "Метели" Свиридова, тут могу и обернуться к залу и подаренной розой подирижировать. Примерно то же самое случается, когда играем "Испанский танец" Чайковского. У нас прекрасный концертмейстер, "первая скрипка" Сережа Костылев, он когда соло играет, то любая аудитория замирает будто зачарованная.
Однажды вы обмолвились, что ныне дирижерство уже не считается занятием высоких профессионалов, что теперь этим могут заниматься чуть ли не все подряд. Я не понял: а что, собственно, изменилось? Разве магия произведений Моцарта, Гайдна, Вивальди и прочих небожителей стала доступнее?
Владимир Федосеев: Я вот что имел в виду. Вот, допустим, есть неплохой скрипач или пианист. Но с годами он по каким-то причинам теряет свои технические навыки и тогда думает: а не пойти ли мне в дирижеры? Там ноты учить не надо, руки-ноги есть, голова соображает, авось получится. И обычно не получается.
Это как в большом спорте - не каждый великий футболист или хоккеист способен стать видным тренером…
Владимир Федосеев: Да. Есть классические примеры на сей счет. Чайковский - абсолютный гений, но дирижировать не мог. А Рахманинов проявил себя и как композитор, и как дирижер.
За те десятилетия, что вы управляете известными оркестрами, вам, наверное, удалось сыграть всю мировую классику или все же есть такие произведения, которые маэстро Федосеев еще не подарил нам?
Владимир Федосеев: Не берусь за те сочинения, которые мне не близки. Я не всеяден. Почему наш коллектив получил имя Чайковского? Потому что мы лучше всех, проникновеннее всех исполняем музыку Петра Ильича. Как будто он наш родственник, что, кстати, так и есть. Любое сочинение Рахманинова готов взять.
А к чему душа не лежит?
Владимир Федосеев: Несколько симфоний Прокофьева. Его балетная музыка мне близка, а вот симфонии - не все.
Есть такой известный словацкий дирижер Петер Феранец. Однажды я его спросил: где самая внимательная и благодарная публика? Он ответил так: в Японии, Южной Корее и Китае. Вы согласны с этим?
Владимир Федосеев: Насчет Китая не уверен, а вот по поводу Японии целиком согласен. Вот посмотрите, какое сейчас непростое время, война санкций, жесткое противостояние, а меня приглашают в Токио, причем ставят условие: покажите нам музыку великих русских сочинителей.
Верите ли вы в то, что время попсы уйдет, что телевидение станет дарить нам образцы великой музыки, высокой культуры или этот процесс необратим?
Владимир Федосеев: Мало надежды. Большие деньги, коммерция… Очень жаль, что с младых лет наших ребят сопровождает не волшебство классики, а дешевые суррогаты, которые музыкой назвать трудно. Увы, это процесс общемировой.
Вам девяносто. Наверное, это возраст, когда невольно оборачиваешься назад, живешь воспоминаниями. Что сегодня вспоминается с особенной теплотой?
Владимир Федосеев: Я много общался с народным искусством, четырнадцать лет дирижировал оркестром русских народных инструментов Центрального телевидения и Всесоюзного радио. Всегда повторяю: именно там истоки моих успехов. Мой бог - Евгений Мравинский, который когда-то поверил в меня, а в 1971 году доверил дирижировать его знаменитым коллективом. Я у него как дирижер непосредственно не учился, он мне не показывал никаких приемов, зато бесценной наукой были беседы с этим выдающимся человеком. Вот еще интересное воспоминание: он шел на сцену только тогда, когда любимый кот Евгения Александровича садился в его шляпу - такая была примета.
Благодарен своей супруге Ольге Ивановне Доброхотовой, с которой прожил много лет и которая меня многому научила.
Чему, например?
Владимир Федосеев: Никому не завидовать. Никому не мстить. Не думать о деньгах. Никогда не участвовать в интригах, уважительно относиться к окружающим.
Пробовали вести подсчет стран, где выступали с концертами?
Владимир Федосеев: Мне легче назвать те страны, где мы не были. В Америке как-то меня поселили в доме техасского фермера. Я сел на лошадь без седла, решил прокатиться, а она понесла и сбросила меня на землю. Потом газеты писали: "Лошадь не захотела иметь своим седоком коммуниста". В Цюрихе я поставил больше русских опер, чем дома.
Важно, что именно сейчас, в это непростое время, русская культура остается тем каналом, через который мы общаемся с остальным миром. Дорогого стоит то, что в Ла Скала идет "Борис Годунов", что в Дубае звучит Чайковский, в Токио - Рахманинов.
Беспредельной глупостью я бы назвал попытки "закрыть" мир для лучших образцов русской культуры.
Более того, я вам вот что скажу. Именно сейчас люди как никогда тянутся к классической музыке, возможно, ищут в ней ответы на те вопросы, которые ставит жизнь. Или ищут в ней опору. Все мои последние концерты, где бы они ни происходили, идут с аншлагом. И зал с последними аккордами всегда встает, такого никогда прежде не было. Это показатель.
И как не спросить: в чем же секрет вашего долголетия? Сам видел и не раз, как вы по два часа, а то и больше, стоите на сцене, нет, не верно - работаете на сцене самозабвенно, с полной отдачей.
Владимир Федосеев: Когда выхожу, встаю перед оркестром, то всякий раз возникает необъяснимое состояние, даже не знаю, как его назвать. Забываю обо всем на свете, только музыка. Уже потом, после аплодисментов, после выходов на "бис", возвращаюсь в гримерку или в комнату отдыха и там сижу совершенно опустошенный, никого и ничего не вижу. Все без остатка отдано музыке.
Секрет? Пушкин сказал: "Одной любви музыка уступает, но и любовь - мелодия". Видите, как все просто.