"Дорогой Дмитрий Геннадьевич, здравствуйте!
Хотелось бы вспомнить имя как-то тихо и незаметно ушедшего от нас поэта Леонида Гершмана. Ангел мой, мамочка моя, в детстве часто читала мне наизусть его стихотворение "Девочка": "Что их, девчонок, уважать? Подставишь ножку - плачут... Легко девчонок обижать - они не влепят сдачи..." Благодаря маме я выучил эти стихи едва ли не одними из первых в жизни, просто на слух.
Теперь, тоскуя по мамочке, я решил разыскать хоть что-то об авторе этих милых с детства строк и обнаружил человека удивительно горькой судьбы, блаженного странника, бездомного поэта-бродягу из нашей еще недавно братской Украины. Его стихи о Великой Отечественной войне звучат сейчас так пророчески болезненно... Высылаю Вам стихи Леонида Соломоновича, собранные мной на дорогах интернета. Увы, сведения о поэте очень скудные, и все-таки, спасибо добрым людям, они есть, и это лучше, чем ничего. Если бы не такие неравнодушные люди, одной безымянной могилой на нашей когда-то общей родной земле было бы больше.
Храни Господь и Вас, и всех близких Ваших.
С теплом и светом, Николай".
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru
Календарь поэзии на сайте.
- Девочка
- Что их, девчонок, уважать?
- Подставишь ножку - плачут...
- Легко девчонок обижать,
- Они не влепят сдачи.
- И вдруг, как гром средь бела дня,
- Сажают с девочкой меня.
- Меня за парту за одну
- С девчонкой! Да кто с ней сядет!?
- Приятель шепчет: "Ты в плену,
- Она с тобою сладит!"
- Она... Прилично волоски
- Зачесаны за ушки,
- Подстриженные ноготки,
- А на носу - веснушки.
- Так-так... Я ногу побольней
- Ей прищемил сначала,
- Потом еще разок сильней...
- Она не закричала
- И не пожаловалась, нет!
- Лишь щеки - точно маков цвет.
- ...Звенит звонок, прошел урок,
- Из класса вышел педагог,
- На перемену надо,
- Но на пути - преграда.
- Стоит девчонка - грозный вид,
- Глаза горят, лицо горит:
- "Послушай, ты меня не зли,
- А хочешь задираться,
- Тогда на улицу пошли:
- По чести будем драться!"
- Вот это фокус! Ничего,
- Нашлась драчунья тоже...
- Я ей промямлил: "Ты, того...
- Не очень лезь из кожи..."
- ...Мы долго были с нею врозь:
- Мне, с двойками в журнале,
- Как в стуле гвоздь, как в горле кость
- Ее пятерки встали!
- Куда деваться от стыда?
- Всегда в хвосте - досадно...
- Налег на книги я тогда,
- Пыхтел, корпел изрядно -
- И вот впервые в мой дневник
- Крючок пятерочный проник...
- Она мне руку за ответ пожала -
- Зажегся я: добьюсь побед,
- Чтоб вечно уважала!
- ...Катилась времени волна,
- Нет нашей дружбы чище.
- Вот стала девушкой она,
- А я - в сажень парнищей.
- Хотелось подвигов, чудес,
- Хотелось быть героем...
- Мы с ней на лыжах в дальний лес
- Умчались как-то двое -
- Ушли за тридевять земель,
- За тридцать километров...
- Закуролесила метель,
- Завыл сосняк от ветра...
- Давно потеряна лыжня,
- Промокла куртка у меня...
- Сейчас бы к этой вот сосне
- Тихонько прислониться...
- Но рядом девушка - и мне
- Нельзя остановиться...
- Лишь утром мы пришли домой,
- Снега сверкали чудно...
- Остались живы мы с тобой -
- Сказать об этом трудно.
- Но, дружбу вечную храня,
- Я вижу: правы были,
- Кто рядом с девочкой меня
- За парту посадили...
О поэте Леониде Гершмане (1933-2006) рассказывает Андрей Федорняк: "В 1984 году, когда мне было 10 лет, наша семья переехала в город Изяслав Хмельницкой области к новому месту службы отца. Очень скоро я заметил на городских улицах одного весьма колоритного человека: это был старик, вечно заросший, который зимой и летом был одет в одно и то же потрепанное грязное пальто. Под мышкой он всегда держал несколько толстых тетрадей и газет, а под самым носом (зрение, наверное, было плохое) - блокнот, в котором постоянно что-то царапал карандашом и бормотал при этом. Знали его и стар и млад. Все называли его просто Леня. Он тоже знал почти всех по имени - от совсем крохотных детишек до стариков. Более половины населения маленького города составляли офицеры и члены их семей, поэтому текучка была большая. Однако, несмотря на новые и новые лица, Леня знал почти всех и разговаривал с каждым, как со старинным хорошим знакомым. Иногда он декламировал свои стихи - нечто вроде частушек на злобу дня. Леня мог остановиться, например, возле ребенка, который катался на велосипеде, и вдруг нараспев сказать ему:
Это мой велосипед - Заберу через сто лет!
Появлялась у Лени в стихах и критика местных властей, поэтому власть имущие всегда его недолюбливали. А у горожан к Лене была симпатия. На него смотрели со снисходительной улыбкой: ну, есть такой тихо помешанный на рифмоплетстве человек, никого не обижает, слава богу. Попался навстречу Леня - скажешь ему "привет" и пойдешь дальше; если же вам с ним по дороге, перекинешься, бывало, парой фраз, послушаешь от него пару строф - и свернешь по своим делам. Подарит ему какой-нибудь офицер свою старую фуражку - он обрадуется, как ребенок, и носит с удовольствием. Если встретит дочь этого офицера -обязательно поинтересуется у нее, как здоровье отца, и гордо скажет, что фуражку он получил именно от него. В общем, весь город был как бы Ленин собственный дом.
Мы знали, что много стихов Лени посвящены Великой Отечественной войне (в которой он участвовал как сын полка). Но все его стихи так и оставались в блокнотах.
Насколько я знаю, никаких попыток публиковаться Леня не предпринимал. Ну и никто из горожан не просил у Лёни дать почитать его замызганные тетради... Все знали, что он ждет своего брата. Тот вроде бы жил в Москве и имел ученую степень по математике, но исчез из жизни Лени. Что с ним - неизвестно, а Леня ждал его до самого конца. Дом Лени совсем обветшал и стал непригодным для жизни. Ночевал он на вокзале. Подкармливали блаженного поэта-бомжа сердобольные работницы общепита. В конце концов местные власти не придумали ничего лучшего, как сдать Леонида Гершмана в клинику для душевнобольных за несколько сот километров от родного города.
Сейчас нам и жалко, и стыдно, что наш Леня так завершил свой жизненный путь. Ведь он подарил толику тепла каждому, кто его знал..."