Поделиться
Российская газета: Кто же такой Виктор Ерофеев?
Виктор Ерофеев: Русский писатель. Это самое простое, что приходит в голову. И мне кажется, это исчерпывающая формулировка. Все остальное - ответвления, дополнения.
РГ: Тем не менее есть два разных образа: Ерофеев - ведущий "Апокрифа" и Ерофеев - бунтарь и скандалист.
Ерофеев: В "Апокрифе" я проще. Прежде всего этого требует телевизионный формат. Идет живое общение, нужна стремительная реакция. В "Апокрифе" я обсуждаю интересующие меня темы с интересующими меня людьми. Это возможность выйти из изоляции, в которой так или иначе находится каждый писатель. Это настоящая вакханалия умных людей. Получается разгерметизация, как в подводной лодке. Только там это приводит к катастрофе, а здесь - наоборот. А читать меня надо, по возможности зная, за что взялся, так как в моих книгах есть вещи, которые следует воспринимать очень осторожно.
РГ: Ерофеев времен "МетрОполя" и "Апокрифа" - в чем различия? Что ушло, а что осталось?
Ерофеев: "МетрОполь" - это была моя армия. Как других призывают служить в армии, меня призвали к бурной общественной деятельности. Эта активность была связана с тем, что наше поколение конца 70-х годов не могло себя никак выразить в литературе. За нами так плотно следили, что в конце концов не мог не произойти бунт. Это было серьезное испытание. Своего рода "Как закалялась сталь". Благодаря этому многое лишнее, наносное впоследствии отошло. Благодаря "МетрОполю" я понял, кто я такой, что я хочу, куда я иду. Сейчас, конечно, другая пора. Сейчас я могу делать то, что мне интересно, что я считаю нужным. Если раньше было испытание ограничениями, то теперь - большим количеством возможностей. Это крайности, но они сходятся. И там, и там - испытание.
РГ: Не устали от испытаний?
Ерофеев: А это уже входит в систему жизни. К примеру, как человек учится водить машину? Для него это тоже испытание: не проехать на красный свет, не сбить пешехода. То есть это неизбежно. И потом это ведь не какая-то суета-беготня. Если ты писатель, у тебя есть определенное назначение, тайна. Не бывает так: просто сел и написал. Должно прийти то, что в XIX веке называли вдохновением. Кроме того, его ведь нужно еще и расшифровать. Оно же не приходит как подарок с неба. Надо понять, чего от тебя хотят. Именно поэтому литература и остается тайной.
РГ: Вы свои книги перечитываете?
Ерофеев: Приходится. Выходят новые издания, переводы, поэтому волей-неволей приходится.
РГ: А для удовольствия?
Ерофеев: Когда перечитываешь, встречаются такие вещи, которые как будто не мной написаны. Если пишешь не о себе и тех вещах, которые сам видел, если опыт приходит со стороны, то это и есть самое большое удовольствие. "Русская красавица", к примеру, написана от лица женщины. Сейчас по ней ставят спектакль в Ленкоме. И когда смотришь на это, приходит мысль: поразительно, насколько этот роман больше меня.
РГ: Сейчас что-нибудь пишете?
Ерофеев: Скоро выйдет моя новая книга "Мировая душа". Она о том, что я видел в мире. О разных странах, разных людях.
РГ: Что вы скажете о современной литературе?
Ерофеев: Если брать русскую литературу, то с точки зрения мировых масштабов она довольно качественная. Когда приезжаешь на международные писательские тусовки, видишь несколько англичан, французов, американцев и с десяток наших соотечественников, которыми вполне можно гордиться. А с точки зрения истории литературы мы, конечно, нищие абсолютно! У нас были такие периоды, как Золотой, Серебряный века, и то, что мы имеем сейчас по сравнению с этим, - копейки. После Виктора Пелевина у нас не появилось ни одного писателя, способного создать свой собственный литературный мир.
РГ: Что вы думаете о детской литературе? Сейчас говорят о ее вырождении. Что своей дочке читаете?
Ерофеев: Только классику! Потому что с ней не сравнить то, что есть сейчас. Взять хотя бы Агнию Барто с ее потрясающим стихотворением: "Уронили Мишку на пол, Оторвали Мишке лапу, Все равно его не брошу, Потому что он хороший!". За этим Мишкой непонятно что стоит. То ли это у нее любовник был, которого она в трудный момент не бросила, то ли это просто детский стишок про игрушечного медведя. Весь мир в этом. Она, может быть, даже сама этого не осознавала. Сейчас я не вижу детских писателей подобного уровня.
РГ: А самому не хотелось для детей написать?
Ерофеев: Хотелось не хотелось - это не те слова. Это либо приходит, либо нет. А не так, что смотришь на дочку и думаешь: "Дай-ка я тебе стих напишу!". Это было бы слишком просто.
РГ: А "Гарри Поттер", по которому все сходят с ума? Как вы к этому относитесь?
Ерофеев: Нормально. Я не понимаю всю эту истерику вокруг него. Но сама книга имеет, на мой взгляд, очень большое значение. Англия ведь прагматическая, рациональная страна. И вдруг именно здесь появился этот волшебный мир. Получается, когда в реальности мало волшебства, рождается волшебство в книге.
РГ: Как будете отмечать юбилей?
Ерофеев: Я никогда не праздную свои личные праздники. Мне кажется, это как-то нескромно. Я живу другими измерениями. И мое творчество никак не связано с возрастом. Получится, буду писать сейчас, нет - подожду более подходящего момента. У меня нет никаких эмоций на этот счет, ни положительных, ни отрицательных. Жизнь вообще - странное явление. Она кажется то длинной, то короткой, все как-то по-разному. Взгляды, пристрастия постоянно меняются. Сейчас мне хочется, чтобы все шло тихо и спокойно.
РГ: Если бы был шанс вернуться назад и исправить что-нибудь, воспользовались бы?
Ерофеев: Ну, это уже из области Гарри Поттера. Конечно, было сделано много ошибок, но что ж теперь делать? Можно банально сказать: на ошибках учатся. Пиаф пела, что надо ни о чем не жалеть. Мне кажется, это слишком пафосно. Человек всегда о чем-то жалеет, это нормально. Главное, чтобы не оставалось горечи.
РГ: Одним словом, ваша жизнь...
Ерофеев: Счастливое испытание.