Тут у меня ни родственников, ни друзей, ни знакомых. Стопроцентная казанская сирота. Но, как писал поэт, "...уж если чувствовать сиротство,/ То лучше в тех местах, чей вид/ волнует, нежели язвит". Что волновало мой рассудок в Казани, что лишало его состояния "высокого равнодушия" по дороге от университета к минарету? Постепенно приходящее понимание того, что маршрут от идеи к идеологии дано пройти не всем, на этом пути есть счастливые потери. Почему они случались? И с кем?
Вот, к примеру, Лев Николаевич Толстой Казанского университета так и не закончил. По причине вполне уважительной. Он рано понял, что не юриспруденция его призвание, и целиком доверился стихии слов, из которых со временем образовались "Война и мир", "Смерть Ивана Ильича" и "Хаджи-Мурат". Описание жизни и собственных чувств посредством слов стало его профессией.
Алексею Максимовичу Пешкову в университет поступить не удалось: экзаменов не одолел, да и двадцать рублей серебром у него не нашлось. Надо было заканчивать другие университеты. Эти другие писательского таланта ему не прибавили, зато сделали его буревестником русской революции. В этом качестве в основном он и сгодился, там, где уродился. Хотя "языкознанья первый корифей" товарищ Сталин полагал, что именно Пешков написал нечто посильнее, чем "Фауст" Гёте. Товарищу Сталину, конечно, виднее: университетов он не кончал, зато служил звонарем на довольно высокой монастырской колокольне Сан-Лазаро.
А вот Николай Иванович Лобачевский, несмотря на временные изгнания из альма-матер, все-таки курс закончил, стал великим математиком и автором неевклидовой геометрии. Он утверждал, что через точку, лежащую вне прямой, можно провести несколько непересекающихся прямых. Даже с высоты колокольни Сан-Лазаро можно было заметить, что геометрия Лобачевского первой постучала в дверцу, за которой до поры до времени скрывалась теория относительности великого Эйнштейна. Несмотря на притеснения и даже гонения, Лобачевский буревестником революции не стал. Этому, по моему глубокому убеждению, помешала благоприобретенная профессия, ставшая любимым делом.
А вот Владимир Ильич Ульянов - стал. И не просто буревестником - символом русской революции, ее вождем и мотором. Казанского университета, он, правда, не закончил, был отчислен. Но в отличие от Лобачевского и Толстого к моменту отчисления любимой профессии не приобрел. А когда нет собственного любимого дела, приносящего успех и славу, человек льнет к чужим делам и идеям, поступает в рекруты их идеологий и теологий. Так становятся профессиональными революционерами или религиозными фундаменталистами. Таков короткий путь от университета к минарету.
Надо сказать, минаретов в Казани много. Но большинство из них, особенно в старых кварталах татарской слободы, пахнут не исламом, а свежим эчпочмаком, катламой, тунтэрмой и азу. Они пахнут домом. Я встречал в иных местах минареты, с запахом каленого железа, джихада и наказания неверных. Но не в Казани.
К слову об эчпочмаке. Здесь давно поняли, что путь к сердцу гостя Казани лежит через казан. Бережное и я бы сказал благоговейное отношение к национальной татарской кухне рождает толпы гастрономических паломников, среди которых теперь и ваш покорный слуга. Хотя справедливости ради надобно сказать, что татарским меню, не подозревая о том, мы пользуемся с детства: все эти беляши, чебуреки и чак-чаки присутствуют на нашем столе отнюдь не в качестве татарских гостей. А лингвистическое меню, называемое словарем, легко убедит нас в том, что мы с вами давным-давно легко и непринужденно говорим на татарском языке. Для тех, кто отнесется к этому утверждению с недоверием, - конкретный пример. Я напишу фразу на чистом татарском языке, а вы попробуйте ее прочитать и понять, о чем идет речь. Итак. Надев башмаки и рассовав по карманам деньги, я двинулся по дороге к кремлю, мимо базара с его вечным барахлом, колбасами, шашлыками, стаканами чая с сахаром на струганых столах. Бьюсь об заклад, вы решили, что фраза написана по-русски. Хотя тринадцать из двадцати употребленных мною слов - татарские: "башмак", "карман", "деньги", "дорога", "кремль", "базар", "барахло", "колбаса", "шашлык", "стакан", "чай", "сахар", "стол". А еще "богатырь", "изба", "кирпич", "книга", "колесо", "куртка", "кабак", "лошадь", "пельмень", "тарелка", "тюрьма", "халат", "чемодан" и "ямщик". Разумеется, и это еще не всё. Но вполне достаточно - согласитесь, - чтобы описать житие русского человека до его путешествия к Казанскому вокзалу.