Он умер от сердечного приступа прямо в редакции "Российской газеты", где работал ответственным редактором. Двумя этажами ниже журнала "Родина". Ему было всего 57.
Родился поэт в приморском поселке Пограничном, где начальником станции Гродеково работал его молодой отец. В роддоме, стоявшем недалеко от путей, случился пожар, и отец, подъехав на паровозе, сбил пламя водой из паровозной емкости. Так еще при рождении Игорь Могила (Царёв его псевдоним) прошел огонь и воду.
Символизм рождения этим не исчерпывается. Младенец словно принял эстафету от умершего в том же поселке ровно за десять лет до того, в 1945-м, лучшего поэта белой гвардии и харбинской эмиграции Арсения Несмелова. Они чем-то неуловимо похожи - Несмелов, родившийся в Москве и умерший в Гродеково, и Царёв, родившийся на КВЖД и умерший в Москве. Причем похожи и в жизни, и в стихах. Судьба обоих дает резкий слом в середине жизненного пути: Несмелов становится литератором после большевистского переворота, Царёв - после антикоммунистического в 1991-м.
Блистательный поэт учился в физико-математической школе в Хабаровске и получил диплом престижного технического вуза в Ленинграде. Работал инженером-конструктором в бюро, занимавшемся созданием аппаратов для исследования Марса. Когда обрушилась страна, вынужден был зарабатывать чем придется. Стал автором десяти научно-популярных и просто популярных книг.
И только после одиннадцатой мы узнали его стихи.
Внимание к мельчайшим подробностям, использование редких рифм, внятных незаемных метафор - этим в общем и исчерпывается умеренный модернизм Игоря Царёва. Такая поэтика приятна читателю, но ни в грош не ценится у новоявленных эстетов. Тем удивительнее, что высокий ареопаг - профессиональные, старые писатели - единодушно оценил его романтически приподнятые и торжественно печальные стансы. И присудил Игорю Царёву звание "Поэт года-2012", что наверняка показалось несправедливым многим гениям, задающим тон разрушительным дискуссиям в Интернете.
Медные трубы на сцене ЦДЛ спели ему славу 21 марта 2013 года. Заслуженная награда нашла героя. Собранного, подтянутого, правильного. Посрамившего распространенное мнение, что "настоящий поэт" асоциален, неуживчив и неспособен содержать себя и свою семью.
А через две недели, 4 апреля, Игоря не стало.
Я хотел издать книгу моего земляка Игоря Царёва и даже получил разрешение от автора на издание, но не заладилось предисловие (а Игорь не соглашался без него). И теперь уже никогда не напишу, потому что все слова Игоря уже прозвучали, и мои теперь всегда будут только посткриптумом.
Дети Империи
На кремлевской диете,
Что ни ешь - все едино.
Ах, имперские дети,
Горе нашим сединам!
Укатились с вершины
Все пятнадцать республик.
Их союз нерушимый
Раскрошился как бублик.
И Куделя, и Терек
Отлетели. И что же?
От сердечных истерик
Упаси меня, Боже!
Не от серного чада
И недужного тела,
Защити свое чадо
От лихого раздела!
Я державу по краю
Каждой клеточкой чую:
И ростовскую кралю,
И алтайскую Чую...
Не Дубну от Паланги,
И не Крым от Рязани -
Это мне (!) по фаланге
На руках отрезали...
В гостях у Северянина
Все березы окрест расчесав на пробор,
Ветер трется дворнягой о санки.
Проплывает над полем Успенский собор,
Пять веков не теряя осанки.
И такой воцаряется в сердце покой -
Не спугнуть его, не расплясать бы...
И смиренно молчу я, касаясь рукой
Северянинской старой усадьбы.
Ну, казалось бы, крыша, четыре стены,
Но не скучною пылью карнизов -
Воздух таинством грамоток берестяных
И рифмованной дрожью пронизан.
Здесь проходят века сквозняком по ногам,
Время лапой еловою машет.
И играет скрипучих ступеней орган
Тишины королевские марши.
Потаенной зарубкою, птичьим пером,
Волчьим следом отмечено это
Заповедное место для белых ворон,
Неприкаянных душ и поэтов.
Ледяной горизонт лаконичен и строг -
Совершенством пугает и манит.
И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане.
В белоснежной сорочке босая зима
Над Шексною гуляет да Судой.
Вместе с нею построчно схожу я с ума,
Или вновь обретаю рассудок?
Уходя, хоть на миг на краю обернусь,
Залюбуюсь пронзительным небом...
Я вернусь, я еще непременно вернусь,
Пусть хотя бы и выпавшим снегом.
Бессвязные мысли цвета хаки
Модное хаки солдатской юдоли.
Степень свободы казенных ремней.
В каски впрессованы лобные доли
В целом неглупых когда-то парней.
Посвист косы прокаженной старухи.
Глупые слухи честнее вранья.
Крови алкают свинцовые мухи.
Корчится небо от стай воронья.
Мыслей опальных расстрельные списки.
Кто там сегодня назначен врагом?
Постная каша на донышке миски.
С пушечным мясом почтовый вагон.
В сером конверте цветок белладонны.
Мертвым юнцам не дано постареть.
Боже, как смертные ямы бездонны -
Мы не заполнили их и на треть...
Русские реки Убля* и Вобля**
С какого вопля, судите сами,
Пошло название речки Вобля?
Да и земля хороша в Рязани:
Воткнешь оглоблю - цветет оглобля!
А потрясенье берез осенних!
А небо... Братцы, какое небо!
Не зря тут жил хулиган Есенин.
А я, признаться, почти что не был -
Так... Пару раз проезжал на "скором",
Глядел в окошко, трясясь в плацкартном...
Зато под Старым гулял Осколом
На речке Убля (смотри по картам).
И там простор без конца и края,
И как в Рязани до слез красиво.
А то, что жизнь далека от рая...
Зато в названьях - какая сила!
Читая "русский народ загублен"
В газетах Дублина и Гренобля,
Я вспоминаю про речку Убля
С рязанским кукишем речки Вобля.
Таежный нож
Шитый нитью вощеной
и цыганской иглой,
От рожденья крещенный
паровозною мглой,
И на вид не калека, и характер не шелк,
Я из прошлого века далеко не ушел.
Городские Рамсторы обхожу не кляня,
Пусть иные просторы поминают меня,
Где помятая фляжка на солдатском ремне
И собачья упряжка привязались ко мне.
О подножье Хингана, на таежном току,
Будто ножик жигана заточил я строку:
Ненавязчиво брезжит рукодельная медь,
Но до крови обрежет,
если тронуть посметь.
...И быть может, быть может,
этак лет через "...тцать"
Кто-то вынет мой ножик
колбасы покромсать
И, добрея от хмеля, чертыхнется в душе:
Вот ведь раньше умели!
Так не точат уже...
* Речка Убля - у Старого Оскола.
** Река Вобля протекает недалеко от Рязани.