Как писатели Шамякин и Мележ стали хранителями белорусской культуры и языка

Отмечают нынче в Беларуси два писательских столетия совместно, и в этом есть не только календарная логика. Выросшие в простых крестьянских семьях на Полесье, оба Ивана получили очень похожую путевку в жизнь. Поначалу судьбы литературных классиков не предвещало ровно ничто: Шамякин пас коров с семи лет, Мележ - свиней с пяти. Оба до войны получили полное среднее образование, что по тем временам было достижением, и учиться приходилось в разных школах, подчас вдалеке от дома.

У обоих юность была опалена войной. Мележ, поступивший в 1939-м в знаменитый московский ИФЛИ (институт философии, литературы и истории), на фронте дважды был ранен. Шамякин, служивший зенитчиком под Мурманском и оставивший о своей жизни подробные воспоминания, мог погибнуть уже в первый день войны: "Я мог лечь в холодную кольскую землю - пулеметная очередь "мессера" перерезала банник в метре от меня, я им только что выбил снаряд". И было это в ночь с 22 на 23 июня 1941 года - "в полярную ночь, когда светило солнце".

Оба начали писать до войны и вошли в большую литературу в первые послевоенные годы. Оба оставили после себя белорусские эпопеи, Мележ - "Полесскую хронику", Шамякин - пенталогию "Тревожное счастье". Оба были видными фигурами не только на белорусском, но и на советском писательском Олимпе, в русских переводах их знали далеко за пределами родных мест. 6 июля 1982 года Шамякин записал в дневнике: "Я знаю, что не достиг высших образцов художественности. Но как писатель-реалист, в определенном смысле летописец своего времени, я имел величайшее счастье: меня читали. A разве не для читателя мы пишем? Читали, начиная если не с первой повести, то, во всяком случае, с первого романа "Глубокое течение".

При всей общности судеб писатели они были очень разные - и по стилю, и по подходам к литературной работе, и, кстати, по корням. Полесская стихия Мележа емко отразилась в названии его самого известного романа "Люди на болоте", там уже в самом первом предложении встречаем место действия: "Хаты были на острове". Остров этот посреди трясины, а вокруг "мокли угрюмые леса". А для сына лесника Шамякина лес совсем не угрюмый, как и у другого белорусского классика Якуба Коласа: "Была у нас с Коласом родственность душ: дети лесников, мы любили лес".

И жизненный опыт у Ивана Петровича с Иваном Павловичем был у каждого свой. Мележ в "Полесской хронике" смело и проникновенно рассказал об ужасах коллективизации в белорусской деревне, а судьбу Шамякина они миновали стороной: "Раскулачивание в Кравцовке было небольшое - семьи две, и я, лесной житель, его не видел и не переживал". Зато именно у него был шанс уже в школьные годы загреметь в ряды врагов народа. По меркам времени провинность была серьезная - 14-летний Шамякин угодил циркулем в портрет на тетрадке, а сосед по парте тут как тут: "А Иван глаз Сталину выколол". Счастье, что на дворе был только 1935 год, и членовредительство над вождем ограничилось неприятной беседой с директором школы длиною в целый урок. Пройдет еще 16 лет, и за "Глубокое течение" 30-летний Шамякин получит Сталинскую премию 3-й степени.

Но при всех разностях главное в писательских биографиях все-таки в общности: обоих вынесло в серьезную литературу глубоким течением истории. Есть мнение, что уже в 1929 году закончилась активная фаза национальной политики советской власти в отношении белорусов, а дальше были сплошь репрессии и ужесточения. Но в таком случае ни Мележ, ни Шамякин не выросли бы белорусскими писателями, тем более что оба жили на пограничье. Отец Ивана Петровича после войны, в 1944-м, прямо на границе с РСФСР поставил свою лесниковскую хату. "Потом он рассказывал со смехом: уточняли картографы границу, визировали приборами и - к отцу с претензией: "Дед, ты что это наделал? Ты знаешь, что половина твоего хлева в Беларуси, а вторая половина - в России?" Мать боялась, что заставят разрушить хлев".

Но советской власти в БССР нужны были именно белорусские писатели, и на массовом школьном уровне та самая политика 1920-х годов продолжалась и дальше. Большевикам очень важно было, чтобы эта их политика дала бы нового человека, не похожего на "попутчиков революции", которых безжалостно выбрасывали с корабля современности. Так и случилось - послевоенные начинающие таланты Шамякин и Мележ и стали этими самыми новыми людьми, родившимися уже при советской власти и воспитанными советской белорусской системой образования. И таланты их начали проявляться уже в советской белорусской школе.

Роман Ивана Мележа "Люди на болоте" стал событием для всей читающей страны. Фото: РИА Новости

Ключом к будущим писательским успехам была любовь к чтению. Шамякин полюбил белорусскую литературу благодаря детской книжке писателя Янки Мавра: "Помню, як где-то во втором классе я читал "Амока" Мавра. Какое это было восхищение!" Книг было мало, и мальчик сквозь отверстие под потолком тайком таскал книги из другой половины дома, где располагался красный уголок лесничества: "Потом забирался в сушилку, где сушили шишки, и жил в ином мире. В другой день и школу забывал, не шел туда". Но именно в школе были люди, открывавшие чудесный мир литературного творчества. Именно такой стала для Шамякина учительница Евгения Кузьминична Антипова: "Именно она научила меня настоящему белорусскому языку, языку Купалы и Коласа, в конце года я писал самые лучшие сочинения, без единой ошибки".

А уже став большими литературными фигурами, Шамякин и Мележ сами стали хранителями белорусской культуры и языка, в чем, собственно, и состоит важнейшая функция настоящего писателя на пространстве истории.