Сергей Соловьев: Мы потеряли чувство дома

Вчера народного артиста Сергея Соловьева мы проводили в последний путь. Он оставляет нам фильмы, где живет его душа. Книги, статьи, материалы встреч, где продолжают быть актуальными его мысли. К ним стоит возвращаться снова и снова.

В конце декабря 2004 года он был гостем традиционного "Делового завтрака" в "РГ". Для встречи с режиссером в гостиную "РГ", кроме сотрудников отдела культуры газеты, пришли лауреаты конкурса на лучшую русскоязычную публикацию в периодике стран СНГ - наши коллеги из Алма-Аты, Гомеля, Риги, Таллина, Ташкента, Тбилиси.

Ведущий напомнил, что Сергей Соловьев был последним председателем Союза кинематографистов СССР - как бы объединял в себе огромную территорию советского кино и обеспечивал ее единство.

Когда мы - дома

Как вы, Сергей Александрович, реагируете на ее распад? И было ли оно вообще, наше братство?

Чем больше проходит времени, тем яснее я понимаю, что из кризиса советской политической системы был найден выход торопливый и непродуманный. И все больше воспринимаю это как личную трагедию. Конечно, я мог бы сейчас сказать, что как русский человек я счастлив, что во мне исчезли имперские комплексы, и своего грузинского брата я теперь могу целовать как равный равного. Но не чувствую я счастья, и все мои эмоции по поводу случившегося - отрицательные. Есть чувство жалости и тоски от того, какими фантастически неразумными мы можем быть в важных исторических решениях. Когда требуется чувство особой ответственности за то, что с нами и нашими детьми будет дальше, - на уровне не политических схем, а обычной жизни.

Но что теперь делать? Реставрация невозможна - история не имеет заднего хода. Нет во мне и политической ностальгии, тоски по крепкой руке - это и обсуждать не хочется. Но вот я учился в Институте кинематографии. И там было реальное братство народов. Самое высшее образование, полученное во ВГИКе, мы получили в общежитии, где в одной комнате жили узбек, грузин, еврей и русский. Ноев ковчег - унылое корыто в сравнении с тогдашним ВГИКом. Мы ведь там не только обсуждали проблемы вертикального и горизонтального монтажа. У нас был рубль на троих, и это уже совсем другая жизнь, другой тип отношений. И вот эта общая, не заорганизованная, не вогнанная ни в какую искусственную форму жизнь образовывала не только во ВГИКе, но и на всей шестой части планеты абсолютно удивительное сообщество. И я теперь уверен: если у человечества есть будущее, то оно будет в форме СССР. Не в политическом смысле, а по существу.

Возьмем интеллигенцию - у нас не существовало внутренних противоречий! Я уж не говорю о позоре национальных конфликтов. Это был позор, и если у кого в башке что-то подобное заводилось, к нему относились как к подлецу, стукачу: мол, вот он сейчас уйдет - и тогда можно будет говорить свободно.

В результате сформировалась великая межнациональная культура. Теперь многие говорят: мол, я, старший русский брат, давил нерусскую культуру и нерусский язык. Вранье все это. Когда мы встречались с Иоселиани или Кобахидзе, мы знали, кто у нас общие враги, а кто - друзья. И мы всегда знали, что Иоселиани надо смотреть по-грузински, в этом есть особая эстетика. Вы можете представить себе хорошую грузинскую картину по-русски? Да никогда в жизни!

Так что это никакая не ностальгия. Это утерянная нами генетика. Потеря страшная, потому что затем последует генетический распад. Вот почему это личная трагедия каждого из нас. А не потому, что власти не могут договориться, как нефть сосать и сколько за сосалку платить. Мы потеряли великую единую культуру советских народов. Если возникало гениальное произведение, и власти его пытались ужучить, мы все бросались его спасать. И никому в голову не приходило выяснять, на каком языке молится наш товарищ, если он вообще молится. Кому молится? - Тому, кому надо. Религия не была общественно обязательным отправлением, когда чиновники на всех экранах со свечкой - неважно, с какой, восковой или геморройной, важно, чтобы все это видели. Но религия не зрелище!

И вот что важно: каждый испытывал благоговейное уважение к иному пониманию мироустройства. Не ненависть, а уважение. Даже вообразить невозможно, что кто-то мог привязать к себе бомбу и с криком "Аллах Акбар!" всех взорвать, не было таких сумасшедших.

А как насчет разъевшей страну коррупции? Ее разве не было?

Как-то замечательный туркменский режиссер Ходжакули Нарлиев пригласил в гости человек пять от Союза кинематографистов СССР. Приехали в Ашхабад, зашли в тамошний Союз, Нарлиев сказал: ребята, вы там поговорите в Москве - у нас "Волга" совсем рассыпается. Вы скажите кому нужно: мол, были в Ашхабаде, там колесо отлетело, купите им новую "Волгу"! Вот и вся в ту пору коррупция. Мы эту коррупцию минут за пять свернули, купили зелени, водки, два батона колбасы, порезали всё это дело. Проехали пять минут, смотрю - пески. Это, оказывается, уже пустыня Каракумы. Синее небо, верблюды. Мы расстелили газету "Правда", положили колбасу. И легли. Не сразу схватились за стаканы, а легли как бы поэтически. И я до сих пор помню это чувство: вот - я дома. Потому что человек так устроен, что его дом не государство, не общественная организация, не свод правил, а божий мир. Это его дом. Это его священное право - именно так ощущать свою страну.

Русский Тарковский снимал литовца Баниониса - что делать, говорил, если литовцы по природе великие артисты! Он понимал, что, снимая "Солярис", он имеет дело со всемирным пространством. Мы распоряжались миром как своим домом, а не как наемные работники при общественной системе. Вот что утеряно.

А теперь мирового значения кинематография - грузинская - исчезла с карты мира. В Нью-Йорке говорили: приехали русские, привезли гениальные картины из Грузии - и никто не обижался. Потому что было единое пространство, был огромный прокатный рынок для грузинских, литовских, молдавских фильмов. Недавно я привез свою картину "О любви" в Тбилиси - зал был переполнен, вся грузинская интеллигенция пришла. А что такое Грузия для москвича или сибиряка? Он, можетЮ там и не был никогда - а знал. Он ее знал от Пиросмани, от Иоселиани, от Эльдара Шенгелая. А теперь Иоселиани живет в Париже и не хочет снимать в Тбилиси! Миша Кобахидзе снял когда-то великие картины "Свадьба" и "Зонтик", а теперь он тоже теперь в Париже. Георгий Шенгелая снимает, но жалуется: нет человека, которому дать в руки хлопушку. Исчезли целые кинематографические профессии.

Я не говорю сейчас про политику. Но согласитесь, что исчезновение целого культурного континента - слишком высокая плата.

Как цепь соединить

Получается форменная ностальгия.

Нет, ностальгировать бессмысленно - уже выросло другое поколение. Но и оно хранит это чувство единства в генах. В Тбилиси я видел огромный книжный развал, на две трети - очень хорошие русские книги. Парень, лет двадцать, листает томик Лотмана. Полистал - купил. Значит, кому-то в Грузии нужен Лотман на русском языке! Иду дальше. Подходит человек, спрашивает: вы Соловьев? У них там "розовая революция", а совсем молодой человек меня благодарит за давний фильм "Асса"! Иду назад в гостиницу - пожилая грузинка подходит: вы Соловьев? Ой, какое вам большое спасибо за фильм "Спасатель"! В какую страну СНГ ни приедешь, любая русскоязычная картина выстраивает у кинотеатра очередь в четыре кольца. Почему? Потому что есть генетическая привычка время от времени смотреть кино, где говорили бы по-русски.

Десять лет тому назад на саммите я сделал очень важное политическое заявление и до сих пор на нем настаиваю. Чтобы наше содружество перестало быть ностальгической мумией, надо во всех бывших республиках открыть по одному мультиплексу совместного владения, где хоть в одном зале шли бы наши общие картины.

Кому вы это предлагали?

Я предлагал это всем главам государств.

Главы в это не врубаются.

Почему? Когда они это слышат, тут же говорят, ай-вай, давайте выпьем, лучше идеи мы в жизни не слышали. Но на том все и кончается. У нас ведь культура существует опять по "остаточному принципу". А ведь можно бы вспомнить, как после войны в стране был голод, но активно строились Дворцы культуры - чтобы появлялись островки нормальной жизни. А насчет мультиплексов они приняли решение, подписали бумагу, все булькнуло и утонуло.

Вы стояли у истоков Конфедерации Союза кинематографистов. Предполагалось, что как раз она и будет объединять былых братьев. Почему же этого не происходит?

Мои соображения по этому поводу грустные. У людей произошло тотальное отторжение любых общественных структур. Меня сейчас палкой ты не загонишь возглавить клуб общества бездомных собак.

А бездомных кинематографистов?

И бездомных кинематографистов тоже. Потому что я прекрасно знаю, чем все это кончается. Тотальным воровством. Собачий корм жрут совершенно не собаки. А собаки дохнут в пять раз больше, чем до организации общества. Это все формы безумия нашей общественной жизни.

А как насчет совместных кинопроектов?

Я в них не верю. Это примерно так, как я снимал фильм в Японии - чисто формальная акция, чушь, а не культурное пространство. Опыт совместных постановок, за немногими исключениями, - искусственный.

Однако в мире он практикуется все чаще...

Радости от этого нет. Как в общественную организацию меня не заманишь, так не заманишь делать копродукцию. Но у меня нет никакого пессимизма. Я преподаю во ВГИКе, каждые пять лет приходят ребята - и я не вижу в них следов вырождения. Как приходили чудесные ребята, так и приходят. Как было на курсе один-два высокоодаренных студента, так и есть, эта пропорция не нарушается.

Тогда почему по всем рейтингам наше кино уступает американскому?

Рейтинги! Их смотришь и понимаешь, что единственный выход - повеситься. По рейтингам, у экранов сидят абсолютные болваны. Склонные к садомазохизму, с комплексами убийц, насильников и всяческих тварей. И ты еще почему-то должен удовлетворять эти их потребности! Чтобы эта тварь расплодилась в шесть раз больше. Никакой другой логики в рейтингах нет. Если воспринимать их как реальность, то теперь нельзя ни честно любить, ни рожать детей, - мы все на службе у этой дикой твари. А вот режиссер Тофик Шахвердиев показал мне недавно свою картину про детей из художественной школы. Они говорят как Лев Толстой - на превосходном русском языке. Фильм документальный, значит, такие дети существуют - они просто вне рейтинговой сферы. И поэтому вне сферы наших общественных интересов. Наши общественные интересы ориентированы на какой-то бред, на чушь. И нормальные чистоплотные люди туда не лезут.

О людях хороших

Но страна же реально переменилась!

Конечно. Колоссальные перемены. Вы чувствуете, какую мы все прожили фантастическую жизнь? Были в одной формации - кинуло в другую, третью… А люди не изменились. И в 62-м году и сегодня как были люди нормальные, хорошие, так и остались - нормальные, хорошие. Много умерло, к сожалению, хороших. А мне теперь объясняют: мол, я в 62-м году не того любил! Тогда капитализм был темным царством, теперь стал светлым. А это царство оказалось еще темнее, чем говорили. И мы все играем в эту игру!

А что вы поняли в жизни благодаря кино, и что поняли в кино благодаря жизни?

Мне интереснее и удобнее жить в кино, чем в жизни. Я в кино себя ощущаю уверенней. Ощущаю себя человеком, который может повлиять на течение дел. Повлиять хотя бы на то, как люди, которых я беру с собой работать, проживут ближайший год.

А вы здесь не видите опасность эскейпизма?

Эскейпизм - хорошее дело. Словами "эскейпизм", "романтизм" теперь ругаются, а мне кажется, что мы задыхаемся от отсутствия романтизма, от агрессии цинизма и "рейтингового сознания".

Вы сетуете на утрату связей. А может, начать с того, что набрать во ВГИКе интернациональный курс?

А теперь все зависит от денег.

Найти спонсоров.

Я в свое время набрал целую казахскую мастерскую. И выпустил, скажу не хвалясь, целую кинематографию - с этого курса пошла казахская "новая волна". Наверное, это можно было бы сделать и сегодня - у меня до сих пор замечательные отношения с Назарбаевым. Но ничего не получится. Потому что тогда, в СССР, Казахстан был заинтересован в этом выпуске. Министром кинематографии там был Олжас Сулейменов, он показывал мне новую студию, построенную на суперсовременном уровне и наглухо запечатанную пломбами. Почему, спрашиваю. "А - снимать некому". "Как некому - мы во ВГИК каждый год мы берем кого-то из Казахстана!" "А они все как заканчивают институт, так исчезают куда-то". Тогда я предложил набрать казахский курс.

А почему "Чужую Белую и Рябого" вы снимали в Казахстане?

Из-за Ермаша. Он был нашим министром кино, чиновником очень большого ранга в очень несправедливо устроенной стране. Он прочитал сценарий и сказал: не дам я тебе это снимать, уйди! И я ушел. И пошел к бывшему однокурснику Олжасу Сулейменову: помоги, ты же министр кинематографии, а в сценарии все действие происходит в Казахстане. Он говорит: у меня есть только одна единица в год, которую не нужно утверждать в Москве, но она должна быть на казахском языке - ты же не будешь снимать на казахском! Я сказал: буду! Все казахи будут говорить только на казахском. И фильм был запущен.

Можно вопрос? Я хоть и представляю сейчас Латвию, но родом - из Грозного. И мне интересно, как вы относитесь к фильмам о чеченской войне? И есть ли у вас интерес к этой теме?

Я к ней обращался в "Нежном возрасте". А интерес… даже страшно подумать, что к такой теме может быть интерес. Это кошмар, который преследует нас всех! Не может быть интереса к кошмару. Эта война начиналась как реальная политическая история. Но все, что произошло дальше, все больше становится инфернальным кошмаром и расплатой за торопливость в очень важных вопросах, которую мы проявили. И разрешить ситуация обычными способами - политическими или военными - уже, наверное, невозможно.

А у нас в Прибалтике когда вы были в последний раз?

Недавно. Привозил в Ригу фильм "О любви". Замечательно смотрели, превосходно. Кстати, Рига произвела более знакомое впечатление, чем Тбилиси. Тбилиси уж очень изменился - исчезла его уникальная атмосфера. Это был уже какой-то другой, незнакомый город.

Власть мифа

Вы говорили, что у нас исчез целый пласт культуры. Но это повлекло и исчезновение умного зрителя. У нас в Гомеле талантливый и умный фильм Андрея Звягинцева "Возвращение" шел при аудитории в 5-6 человек. В прокате он был провален. Стоит ли в таких условиях тратить столько труда на создание фильмов?

Знаете, все, кто хотели посмотреть фильм Звягинцева, его посмотрели. Так что есть смысл снимать. Я считаю, что и у моего фильма "О любви" нет проката - но знаю и то, что все желающие его посмотрят: на кассете, на DVD, по ТВ... Но это, конечно, и вопрос государственной политики. Мы строим этот капитализм так же отчаянно и не разбирая дорог, как когда-то строили социализм. В 90-х я ходил по начальникам и говорил, что потерять нашу кинематографию - это потерять миф о самих себе. А так называемое единство народа, хотим мы или не хотим, держится мифом, и этот миф надо создавать и пестовать. Вот Иосиф Виссарионович Сталин, живоглот из живоглотов, за несколько лет до войны требовал таких фильмов, чтобы в них пели: "И в какой стороне я ни буду, по какой ни пройду я траве, друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве". И это стало одним из мощнейших факторов Победы. Потому что в одном окопе сидели казахи, грузины, армяне, украинцы. И никто их этим мифом не обманывал - просто они стали персонажами того общества, которое поняли и приняли. Пусть даже общества мифологического.

К 1943 году в стране все жизненные ресурсы были исчерпаны, - а Сталин заказывает "Ивана Грозного", один из самых дорогостоящих фильмов в мире. Еще неизвестно, чем кончится дело в Курске, а Сталин требует, чтобы целая электростанция работала на съемочную группу Эйзенштейна. Потому что ему нужно развивать миф, без мифа - никуда.

Что такое американское кино? Миф об Америке, на котором держится многое в ее благополучии и, главное, в морально-нравственном состоянии ее общества. А наше морально-нравственное состояние сегодня таково, что мы все свое презираем. Чтобы пробить свой фильм в кинотеатр "Пушкинский" российскому режиссеру нужно пустить в ход все связи: просто так русскую картину туда не пустят. Там все расписано до две тысячи лохматого года. Им там делать вообще ничего не надо - американцы присылают рекламу, баннер, постер, их нужно развесить - и дело в шляпе. Уже европейским картинам туда не прорваться. И это все - следствие государственной политики, которая в этой области как минимум неразумна.

Может быть, ее просто нет?

Есть. Все "случайности", которые в кино происходят, - все в одну сторону. А когда все случайности исключительно в одну сторону, то это... Ну, кто может мне объяснить с точки зрения здравой и нормальной? Мы биологически кинематографическая страна! Уже в 4 часа темнеет, деваться людям некуда, и все шли в кино. И была величайшая советская кинематография. А теперь весь прокат подарили американцам - с чего это? Подарить такой немыслимый рынок, который позволял снимать и "Войну и мир", и "Сталкер". Ни один продюсер в мире Тарковскому не дал бы и рубля на "Зеркало". А в СССР он фильм снял, потому что он работал в связке с Гайдаем. И оба изумительно относились друг к другу, потому что делали общее дело. Вот что значит правильное использование рынка. Хоть мы и тогда орали, что нас плохо показывают. Но это были такие ласковые размолвки в одной семье. А теперь даже и ругаться не с кем - нас не пускают и все. В своей стране свою кинематографию - не пускают.

Но ведь при Советах покупали один западный фильм в месяц. Мы существовали в замкнутом пространстве, и не было конкуренции - очень удобно. И фильмы с Запада шли только хорошие - Феллини, Антониони, Бергман…

И они были кассовыми. А сейчас кассовая - "Матрица", а про Феллини никто не помнит. Но вообще это серьезный довод. Знаете, как все устроено в Китае? Директор Пекинской киностудии рассказал мне: они для кинопроката покупают в США 15 картин в год. Остальные фильмы продаются в видеоларьках: хочешь смотреть - смотри дома на маленьком экране. А хочешь на большом - смотри отобранное. Он мне это так объяснил: "Кино - инструмент общения с народом. А мы хотим, чтобы китаец остался китайцем, разговаривал на хорошем китайском языке, жил китайскими проблемами. Мы сохраняем народ. И поэтому снимаем до двухсот фильмов в год. И все двести широко прокатываем. У нас есть и специальный "отсек" для фильмов, выражающих альтернативную точку зрения". То есть они делают специально фестивальное кино на деньги, полученные от массового проката. Вот что такое государственная политика по отношению к такому мощному средству, как национальное кино.

И вы считаете эту модель приемлемой для России?

Для нас более приемлем немецкий вариант. У них американцы построили много новых кинотеатров. Огромных, залов по 16-17 . Показывают там свое кино и платят налог, который целевым порядком идет на развитие немецкой киноиндустрии. Есть своя экономика и внутри такого мультиплекса. Большой зал гонит американские блокбастеры - в малом можно посмотреть немецкий фильм. А у нас весь упор делался на однозальных театрах, и только сейчас начали строить мультиплексы. В Германии пусть даже только два человека в этом малом зале кайфуют от Фассбиндера - все равно будут его показывать, потому что за пустующие места уже заплатили американцы. Это все государственная политика.

Великое Чиновничье Государство

Вы хотели рассказать о Филиппе Ермаше, председателе Госкино.

Он по нынешней терминологии, был выдающимся продюсером: 80 процентов идей в нашем кино от него исходили. Он предлагал мне снять картину о Вертинском! Сними, говорит, ведь есть гениальный артист, который сыграет Вертинского, - Смоктуновский. А я был такой диссидент-любитель: Филипп Тимофеевич, говорю, ведь вас, наверное, интересует момент, когда Вертинский вернулся в СССР и целовал землю у Белорусского вокзала? Он на меня посмотрел, как солдат на вошь: да, говорит, меня интересует этот момент, потому что он действительно ее целовал. А мне это к тому же даст возможность пробить картину у начальства. Но я не хотел выполнять заказ чиновника и отказался, а сейчас рву на себе волосы. К 70-летию революции он меня опять вызвал: я под юбилей Советской власти получил дикие деньги, но мне стыдно, если у нас в кино на эти деньги будут в двадцать пятый раз брать Зимний. Сними картину про Блока, я все оплачу, хоть Макса фон Сюдова в главной роли! Сними, ты же обожаешь это дело! И я опять, как диссидент-любитель, говорю: вас же наверняка интересует, как он в 17-м году написал "Двенадцать"! И отказался. И только теперь понимаю, какой великий это был чиновник. Сейчас его забыли. Он недавно умер, и ни в одной газете не появилось даже сообщения о том, что ушел выдающийся русский продюсер. Пусть даже со всеми отвратительными чертами, свойственными любому продюсеру в мире.

Как идут ваши съемки "Анны Карениной"? Она уже бросилась под поезд?

В первый день мы снимали на Киевском вокзале. Милиция все оцепила, Таня Друбич уже в костюме Анны, вагоны и паровозы старые, все дымит. И вдруг какой-то мужик из журналистов прорывается с микрофоном на длинной палке, чуть Таньке глаз не выколол. Он пропихнул этот микрофон и кричит из-за оцепления: как вы думаете, а можно назвать Льва Толстого поэтом железных дорог? Дальше снимать было уже нельзя: со всеми случилась истерика... Вот самое первое, что я могу сегодня сказать про съемки "Анны Карениной". Гениальный рекламный ролик к фильму сочинил Саша Абдулов, который играет Стиву. Мчится скоростной поезд уже нового поколения. У рельсов печальная Анна Каренина. А поезд мчится: чух-чух... Анна поворачивается лицом к рельсам, осеняет себя крестным знамением. А поезд все мчится: чух-чух. Анна бросается на рельсы, а поезд уже - чух-чух - промчался.

А чем кончилась история с памятником Виктору Цою, который вы придумали.

Она еще раз подтверждает: у нас все контролируется абсолютно новым классом. У нас теперь Великое Чиновничье Государство. Есть идеи, даже деньги есть, а все тонет. А было так: я предложил поставить в Ялте памятник русской культуре ХХ века. И даже сочинил такой памятник: на одном конце набережной стоит Чехов в пальто, в шарфе, в ботинках зашнурованных, в шляпе и чертит палочкой что-то на песке. А на другом конце в таком же длинном пальто стоит обалдевший Витя Цой, который первый раз увидел море. Идея была такая: ХХ век русской культуры в Ялте начинался Чеховым - он гулял по набережной, а вокруг бегали татарчата, кричали: "Туберкулезный, туберкулезный, умрешь скоро!"... Им это казалось очень смешно. А в другой эпохе - Витя Цой где-то надыбал мопед какой-то немыслимый и целыми днями гонял по набережной, и его никто не мог загнать домой. И этим век кончался. А между двумя фигурами - пустое пространство. И это пространство, этот воздух моря должен был создать ауру присутствия русской культуры в Ялте на протяжении века. Красивая история. Но меня с этим проектом послали. И я уже всю эту историю забыл, как вдруг вижу по телевизору: в Ялте открывается памятник. Тот самый, только уполовиненный: Цоя уже нет, а Чехову нацепили оптимистическую бабочку и дали тросточку из оперетты. Но главное, что памятник этот распилили на две части практически у меня в голове - ведь это я предложил идею. Проделали эту нейрохирургическую операцию без моего участия и разрешения. Проделали те самые чиновники, с которыми мы бегали, пробивали памятник. Поэтому я и говорю об их фантастической власти. Ермаша ругают, а ему и в голову не могло бы прийти - полкартины отрезать, переодеть героев, сменить музыку и выпустить от имени Госкино. Вот такой нынешний разгул чиновников и привел к общественной апатии.

Спасибо, Сергей Александрович, за участие в нашем межнациональном "деловом завтраке".

Я ведь почему так долго и нудно с вами разговаривал? Межнациональные отношения серьезное дело. Они, как мы сегодня видим, заключают в себе огромное количество взрывоопасного материала. Это страшнее водородной бомбы, это чревато межнациональными войнами и геноцидом. Любая война имеет конец: собираются Черчилль, Рузвельт, Сталин, делят отвоеванное. А межнациональные войны не кончаются никогда: здесь поколениями убивают друг друга и не успокоятся до последнего человека. И это очень страшно, что на месте бывшего Советского Союза возник один большой национальный вопрос.

И сознание, что назад пути нет…

Но есть путь вперед. В свои школьные годы я не слышал ни в семье, ни на улице, ни в школе слово "еврей". А сейчас только и говорят, кто черный, кто светлый...

Это лечится?

Мы обязаны это вылечить. Потому что большего свинства, чем национальная междоусобица и ненависть, нет на земле, и жить в этом свинстве невозможно.