Что связывало писателя Валентина Катаева с Беларусью

Его писательская работа началась еще в ранней юности в родной Одессе. Мальчик Валя, родившийся в семье с вятскими по отцу и полтавскими по матери корнями, воспитывался папой с шести лет после смерти мамы после родов младшего брата Жени (он войдет в советскую литературу как Евгений Петров, соавтор дилогии об Остапе Бендере). Петр Васильевич Катаев, преподаватель истории и географии женского епархиального училища, жил небогато, но книг дома держал множество, включая полные собрания сочинений классиков. Чтение подействовало на будущего классика своеобразно: интерес к учебе оно совсем не подогревало, зато вызвало неповторимое желание писать самому.

В начале ХХ века уже на слуху были примеры того, как литературно одаренные молодые люди азартно взламывали пространство русской словесности. Одного из таких писателей, Ивана Бунина, будущего первого русского нобелевского лауреата в области литературы, юный Катаев избрал своим учителем. На Бунина Валентин Петрович особенно похож двумя характерными вещами. Во-первых, оба так и не окончили гимназию, правда, Катаев проучился дольше, до предпоследнего седьмого класса. Во-вторых, что важнее, как и Бунин, Катаев виртуозно владел искусством стилизации, в том числе и повествования от имени автора. Это позволяло Валентину Петровичу убедительно скрывать не слишком одобрявшиеся при советской власти страницы своей ранней биографии - от дворянского происхождения родителей, службы белым в Гражданскую войну и прославления в ранних текстах товарища Троцкого. В итоге Герой Социалистического Труда Катаев активно и счастливо присутствовал в советской литературе с начала 1920-х по 1986 год, от позднего Ленина до раннего Горбачева. Лучше всех его знали советские дети до нестаршего школьного возраста: редкий детсадовец проходил мимо катаевской сказки "Цветик-семицветик" и мультфильма по ней, и уж точно все читали в школе "Сына полка".

В январе 1916 года под белорусской Сморгонью для 19-летнего Катаева началась Первая мировая. Провалив гимназические экзамены, юноша отправился на фронт добровольцем. Воевал Валентин в 64-й артиллерийской бригаде, которой командовал знакомый ему генерал-майор Константин Алексинский, отец его тогдашней возлюбленной, юной барышни Ирины. По ее протекции кавалеру разрешалось даже отлучаться на недельку из-под Сморгони в Одессу. Но война для Катаева была все-таки самой настоящей, которую приходилось лакировать и в письмах, и в печатных текстах. И на Первой мировой он уже был военным корреспондентом, его тексты циклами печатались в газетах, хоть и не центральных. Суровая правда войны с немцами накрыла совсем незадолго до того, как белорусские полгода службы закончатся и катаевская часть со станции Столбцы поедет эшелоном на румынский фронт. Позади остались тексты про "кружевные сучья" белорусских берез и "ружейную стрельбу, издали похожую на шум осеннего моря", а также чтение "Анны Карениной" солдатам, после чего служивые единогласно признали толстовскую героиню особой безнравственной. Летом 1916-го 19-летний артиллерист дважды попадет под газовую атаку немцев. Ему повезет больше, чем воевавшему неподалеку Михаилу Зощенко: газ поразит только бронхи Катаева, но не легкие. Вторая атака фосгеном обеспечит писателю с той поры характерный надтреснутый голос.

Его обладатель спустя 23 года посетит знакомые по фронту белорусские края и напишет об этом в октябре 1939 года: "Узнаю складки местности, линию железной дороги. Даже наши артиллерийские окопы сохранились. Они осыпались, заросли травой, но я узнаю их". Больше месяца 42-летний Валентин Петрович, в ту пору уже известный на весь Союз писатель, проведет в Западной Беларуси и в своей характерной манере расскажет читателям "Правды" о приходе сюда советской власти.

В главной советской газете таким стилем тогда никто не писал, в короткой заметке спецкору Катаеву удавалось даже отразить присущее писателю буйство красок. Это четко заметно даже в оперативном репортаже, переданном из Белостока по телефону, о народном собрании Западной Беларуси, 28 октября 1939 года принявшем решение о присоединении к БССР: "Совершенно восхитительный, незабываемый день!.. вижу полукруглый зал Белостокского городского театра. Театр новый, нового стиля, выкрашенный розовым, голубым и серым... Кумач, лозунги, цветы. Пиво и бутерброды в буфете... Мелькают пестрые национальные костюмы белорусских крестьянок. Красные розетки и маленькие портреты вождей в петлицах мужских пиджаков… Зеленый занавес раздвигается. Вишневый бархат боковых софитов. Овальный стол президиума. Обитая вишневым плюшем трибуна. Желтые пустые стулья…"

Ярко передав атмосферу события, Катаев переходит к его главному герою: "Слово для доклада о государственной власти предоставляется депутату народного собрания Сергею Притыцкому… Сергей Притыцкий - один из самых молодых и популярных белорусских подпольных большевиков. Это он, Сергей Притыцкий, застрелил в суде провокатора, бежал, получил во время бегства несколько ранений, был схвачен польской полицией, приговорен к смерти. Смерть ему заменили пожизненной каторгой. Красная Армия освободила Притыцкого. Вот почему так горячо, так бурно приветствует народ своего депутата Сергея Притыцкого… Заключительные слова Притыцкого трудно расслышать. Он только успевает сказать: "Так какую же власть?" - как его голос тонет в море, в бушующем море голосов.

- Хотим советскую власть! Хотим быть Советской Белоруссией!.."

Сегодня эта небольшая статья Катаева читается как важный исторический источник: цветной съемки народного собрания в Белостоке не было, а очевидец из писателя получился отличный.