Эта запись композитора бережно хранится в Российском национальном музее музыки, как и главная реликвия - оригинальная рукописная партитура Седьмой симфонии. Эти пожелтевшие листы с ровными рядами нот можно рассматривать бесконечно, в них сама история. На титульном листе Шостакович несколько раз писал и зачеркивал название "Симфония № 7", а потом сам же себя поправил - "Седьмая симфония". Наверху страницы написал: "Посвящается городу Ленинграду". О том, как партитура попала в музей, о московской премьере, музыке, которая создавалась на века, и проекте "Седьмая симфония. Партитура памяти" "РГ" рассказал генеральный директор Музея музыки Михаил Брызгалов.
Михаил Аркадьевич, как эта уникальная партитура попала в ваш музей?
Михаил Брызгалов: Ее передал сам Дмитрий Дмитриевич. У нас также хранится еще и черновик печатной версии с его правками. Он вообще все, что касалось Седьмой симфонии, передал еще и в архивы.
Будто знал, что создает на века…
Михаил Брызгалов: Он точно знал, что создал нечто великое. И музей - самое правильное место для того, чтобы сохранить это для потомков. Конечно, сейчас существует интернет, где можно найти все что угодно, но увидеть реликвии вживую, буквально прикоснуться к истории можно только в музее. И каждый раз, когда музейные сотрудники и исследователи оказываются в наших архивах, происходят неожиданные открытия. Поэтому мы постоянно говорим нашим современным композиторам, исполнителям, организаторам фестивалей и концертов - передавайте нам все важные материалы, мы сохраним это для будущих поколений.
Кстати, вы обратили внимание, что партитура написана разными чернилами? Первые три части Шостакович успел написать в Ленинграде, а последнюю писал уже в Куйбышеве. На последней странице сам поставил дату завершения работы - 27 декабря 1941 года.
Вы заинтриговали. Расскажите немного о недавних открытиях.
Михаил Брызгалов: Открытия большие и малые происходят постоянно. Для специалиста любой знак, обозначение в нотах имеет значение. Вот Шостакович сделал здесь пометку, потому что хотел обратить внимание музыканта, чтобы он сыграл определенным образом. Именно для того, чтобы увидеть эти бесценные пометки, в музей приходят дирижеры, режиссеры, музыканты. Они часами сидят в читальном зале над оригиналами партитур и будто ведут разговор с композитором, выясняют у него, что было задумано, как лучше сыграть. Самое удивительное, что в этих пометках каждый исполнитель находит что-то свое, и каждый раз это открытие.
Как готовились к московской премьере Седьмой симфонии?
Михаил Брызгалов: В фондах музея хранится архив замечательного дирижера Николая Семеновича Голованова, который вел музыкальную летопись Москвы 1941-42-го годов. Из нее мы узнаем, что в эвакуацию отправили многие театры и музеи, поэтому каждое выступление тех, кто остался, было настоящим событием. Что уж говорить о премьере новой симфонии Шостаковича, которую в Москве сыграли дважды - 29 и 30 марта.
Был создан объединенный оркестр из музыкантов оркестров Большого театра и Всесоюзного радиокомитета. Это огромный состав, которым мастерски управлял Самуил Самосуд. Шостакович сидел на репетициях, а потом написал: "Симфония выучена превосходно и исполняется мастерски, с настоящим артистическим воодушевлением". Как и любой творец, композитор редко бывает доволен исполнением своего произведения. А надо было еще знать характер Дмитрия Дмитриевича, он постоянно был чем-то недоволен, добивался лучшего результата, нервничал. И вдруг он говорит: "Я удовлетворен". Это дорогого стоит. Конечно, отзывы о том концерте разлетелись по всему миру. Симфонию потом играли в Новосибирске, Лондоне, Нью-Йорке.
Во время исполнения была объявлена воздушная тревога, но никто в зале не шелохнулся. Дослушали до конца, потом долго аплодировали и лишь после этого пошли в бомбоубежище. Это какая-то невероятная история.
Михаил Брызгалов: В этом сила великой музыки. Вы настолько в нее погружаетесь, что уже ничего не может вас отвлечь, она становится частью вашей души. Симфонию Шостаковича и сегодня невозможно спокойно слушать, а тогда она прозвучала как символ жизни, надежды. Остановиться, выйти, недослушать было немыслимо.
Шостакович сам расписал состав оркестра. В нем должны были быть 8 валторн, 6 труб, 6 тромбонов и труба. Откуда такое количество медных духовых инструментов?
Михаил Брызгалов: Трубный глас - всегда призыв к действию, возвещение о победе! В музыке медь - символ всего важного и героического, что происходит в нашей жизни. Приведу пример. Вагнеру его верные почитатели построили театр в немецком Байройте. Оперы Вагнера в оригинале звучали очень долго, они могли начинаться в четыре часа дня и заканчиваться далеко за полночь. И зрители приезжали в театр, расположенный на высоком холме, на своих повозках, а в антрактах возвращались в город, чтобы перекусить. И когда перерыв заканчивался, на балкон выходили трубачи и играли музыкальный фрагмент из следующего акта. Вот как трубы собирали и объединяли людей. Нужно ли говорить о Вагнере сейчас? Мне кажется, что не стоит…
Симфония у Шостаковича невероятная. В этой музыке сама правда жизни. Это невероятный накал, натянутый нерв, передать который невозможно без мощной группы духовых и ударных инструментов. В этом мастерство Шостаковича - у него с каждым эпизодом прибавляются голоса инструментов, их становится все больше и больше, и потом звучит такая мощь. Пробирает до мурашек.
Санкт-Петербургская академическая филармония имени Д. Д. Шостаковича начала историко-музейный проект "Седьмая симфония. Партитура памяти", посвященный 80-летию исполнения Ленинградской симфонии. Знаю, что ваш музей к нему присоединился.
Михаил Брызгалов: Проект замечательный. И дело не только в круглой дате. Наша память - гарантия нашего существования. Если позволим себе забыть, перестанем существовать как народ, нация, сообщество людей. Именно поэтому так важны музеи. Они главные и беспристрастные хранители памяти.
Со своей стороны мы бы хотели 9 августа привезти партитуру Седьмой симфонии в Санкт-Петербург. По иронии судьбы оригинал "Ленинградской" симфонии никогда не был в Ленинграде. Пришло время это исправить.