В 1941 году 72 процента всей добываемой в СССР нефти приходилось на бакинские нефтепромыслы. Когда началась война, жители Азербайджана ринулись записываться в добровольцы, но... получали бронь. Бесперебойная добыча нефти была важнее массовой мобилизации. И в 1941 году Азербайджан добыл рекордные 23,5 миллиона тонн. Практически вся военная техника Красной армии - танки, самолеты, суда - заправлялась продуктами из бакинской нефти. Нефтяники работали сутками, недосыпая, получая скудный продовольственный паек. Тех мужчин, что все же ушли на фронт, заменили их жены. Но горючее было нужно и Гитлеру.
"Вы мне не оставляете выбора..."
К началу войны Германия производила лишь около 8-9 миллионов тонн бензина и дизельного топлива, в основном из угля, методом гидрогенизации его под высоким давлением. Своей нефти она практически не имела. За несколько дней до начала войны Геринг, имевший неограниченные полномочия в области "максимального использования обнаруженных запасов и экономических мощностей для нужд Германии", утвердил документ с шифрованным названием "Зеленая папка". В нем, в частности, отмечалось:
"Необходимо принять все меры к немедленному использованию оккупированных территорий в интересах Германии. Получить для Германии как можно больше продовольствия и нефти - такова главная экономическая цель кампании".
В один из жарких июльских дней 1942 года Сталин вызвал в Кремль заместителя наркома нефтяной промышленности Николая Константиновича Байбакова:
- Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам.
Замнаркома вытянулся по швам. Сталин пристально посмотрел на него:
- Имейте в виду, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем.
Сталин не спеша прошелся туда-сюда вдоль стола и после некоторой паузы добавил:
- Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит, и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем.
Байбаков молчал, думал и, набравшись духу, тихо сказал:
- Вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин.
Сталин остановился возле него, медленно поднял руку и слегка постучал по виску:
- Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите. И с Буденным думайте, решайте вопрос на месте.
Вот с таким отеческим напутствием заместитель наркома нефтяной промышленности был назначен уполномоченным ГКО по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих предприятий в Кавказском регионе, а если потребуется, и в Баку.
"Разумеется, мне и в голову не могло прийти обидеться, осудить за жесткость, не оставлявшую никакого выбора, сталинских условий, тем более воспринимать их как некую жестокость, - вспоминал Байбаков. - Ведь речь шла о высокой военной ответственности, о слишком тяжелой цене возможной ошибки".
На другой день в Государственном комитете обороны состоялось совещание. Говорили о создании группы специалистов для проведения особых работ на промыслах Северного Кавказа. Члены ГКО задавали себе вопрос: а нельзя ли поступить иначе? Изобрести секрет, чтобы немцы, в случае захвата ими промыслов, не смогли быстро наладить добычу нефти, а мы, вернувшись назад, могли бы быстро их восстановить?
"Хотя люди страстно хотели услышать нужный им ответ, я хорошо понимал, что сеять напрасные надежды, говорить неправду никак нельзя, - передает Байбаков напряженную атмосферу того разговора. - Таких способов нет, - решительно отвечал им я. - И выход у нас только один: если враг приблизится к промыслам, то демонтируем и отправим на восток страны все ценное оборудование. Малодебитные скважины выведем немедленно, но особо богатые будем использовать до последней, критической минуты, а при самых крайних обстоятельствах промыслы уничтожим".
В ГКО согласились с его подходом.
"Здесь ничто не напоминало о войне..."
"Мы прилетели в Краснодар жарким июльским днем, - вспоминал Байбаков. - Здесь ничто не напоминало о войне: на улицах спокойно ходят люди, всюду цветы, молодая листва блестит на солнце; небо ясное, безоблачное - без чужих самолетов. Так тихо и мирно, что в сердце невольно закрадываются сомнения, не слишком ли рано прилетели мы сюда с такой мрачной миссией. Но эти сомнения быстро рассеялись. Когда в тот же день на заседании бюро крайкома партии я сообщил о решении ГКО, то по взглядам, осунувшимся, напряженным лицам присутствующих тотчас понял: их не первый день мучает мысль о необходимости своими руками разрушить то, во что вложено столько сил, надежд, мечтаний и самой души. Люди давно уже здесь не радовались цветам, тишине и мирному покою, зная, что фронт неумолимо приближается".
Заседание закончилось поздно, и члены группы для особых работ разъехались по нефтяным районам. В Краснодаре остался лишь штаб, имеющий связь в любое время суток с командованием Южного фронта и руководством промыслов.
Вывести скважины из строя, но так, чтобы потом они поддавались восстановлению - это была трудная головоломка. Участники группы знали, что имеется зарубежный опыт ликвидации нефтяных промыслов в аналогичной обстановке. Взрывать вышки и емкости, а скважины забрасывать металлом вместе с цементом в бумажных мешках - так уничтожались промыслы на острове Борнео перед оккупацией его японцами в 1941 году. Вероятно, англичане рассчитывали, что мешки при падении разорвутся и цемент, смешавшись с водой и железным ломом, затвердеет и превратится в железобетон.
Но что значит "вероятно"? Требовалось досконально знать, как это делается.
Обратились к тем самым английским специалистам, что блистательно разрушили скважины на Борнео. Всеволод Меркулов, первый заместитель наркома внутренних дел, привез их в Краснодар для "передачи опыта". Те с дотошностью изучили нефтяное хозяйство и пришли к выводу, что их метод в данном случае не годится - законсервированные скважины невозможно будет восстановить и, чтобы возродить нефтедобычу, придется бурить новые скважины рядом с уничтоженными. По указанию Байбакова провели испытания этого метода в экспериментальной скважине со свободной эксплуатационной колонной. Через день подняли колонну, разрезали ее нижнюю часть и увидели, что металл не схвачен цементом. Мешки по большей части не разорвались и не расслоились, и цемент затвердел прямо в них. В этом была суть проблемы. Закупоренные таким образом скважины можно было очень быстро восстановить. Английские специалисты пришли в ужас, схватились за головы: выходит, оставили японцам на Борнео готовые скважины!
... Вскоре байбаковские ребята разработали свой, наиболее радикальный и надежный способ ликвидации скважин, и он полностью себя оправдал.
Группа непосредственно подчинялась штабу Южного фронта. Только с ведома этого штаба разрешалось вести работы. Байбакову сообщили, что штаб и командующий фронтом С.М. Буденный, после того как оставлен Ростов-на-Дону, находятся в Армавире.
Отправились туда.
"Если сядешь - застрелю!"
Летели на "У-2". Внизу пылали хутора и станицы, армейские части отходили где колоннами, где группами. Страшная панорама отступления открывалась с высоты. Над Армавиром самолет начал снижаться.
"Какое-то обостренное шестое чувство, - вспоминал Байбаков, - вдруг заставило пристально всмотреться в то, что было внизу на земле, и холодные мурашки поползли у меня по спине: на аэродроме - танкетки! Немецкие танкетки с белыми крестами на броне! А пилот тем временем уже вел самолет на посадку.
- Что ты делаешь, сукин сын! - закричал я, не слыша своего голоса в треске мотора. - Поднимайся! Немцы!
- Нет! - пилот обернулся - глаза его лихорадочно блестели - и покачал головой. - Это наши!
Но я видел в бинокль: на бортах танкеток белые немецкие кресты. Медлить было нельзя ни мгновения, я выхватил из кобуры наган и приставил дуло к затылку пилота.
- Ах, мать твою так! - заорал я изо всех сил, должно быть, не своим голосом. - Если сядешь, застрелю!
Пилот сник, плечи его обмякли, он весь как-то понуро сжался и выправил руль. На аэродроме метались немцы, показывая на нас руками. "У-2" набрал высоту и взял курс на Краснодар.
- Что же ты делал, негодяй? - спросил я пилота на аэродроме. - Ведь ты вез меня в плен.
- Товарищ Байбаков, - дрожащим, хриплым голосом произнес, потупив голову пилот. - Простите, моя жена и дочь - в Армавире.
Пилота тут же на месте хотели расстрелять, но я вмешался, и его отправили на фронт, в штрафной батальон".
"Небывалая победа..."
Штаб фронта располагался в станице Белореченской. Добравшись туда после долгих мытарств, замнаркома нефтяной промышленности добился встречи с "первой саблей молодой республики, преданным сыном коммуны" маршалом Буденным. Как впоследствии вспоминал Байбаков, Семен Михайлович в одних подштанниках и нательной рубахе (стояла неимоверная жара) отдыхал у лесочка на свежем воздухе. Они были и раньше знакомы - в довоенное время не раз встречались, когда Буденный был заместителем наркома сельского хозяйства, совместно решали вопросы снабжения села горючим. Отношения между ними сложились хорошие.
- Семен Михайлович, давайте команду на проведение спецмероприятия! - с ходу начал Байбаков.
- Коля, не торопись, - добродушно ответил Буденный. - Моя кавалерия остановила танки.
Когда они шли к дому, где находился штаб Южного фронта, Байбаков услышал, как курившие у плетня несколько кавалеристов возбужденно переговаривались:
- Она-то вертится, проклятая, гусеницами скрипит, а я ее за зад ловлю, чтобы горючкой ее припечь. Как шарахнул!
- А я их шашкой достал! Да чтобы они - нас? Ни в жисть.
"Уже потом я более подробно узнал, как было на самом деле, - рассказывает Байбаков. - Конники действительно смекнули, что как ни быстро может крутиться танкетка, не сравниться ей с быстротой и разворотливостью коня, и им удалось, закружив танкетки вокруг своей оси, поджечь бутылками с зажигательной смесью десять танкеток на подступах к реке Белой. На радостях или из-за понятной возбужденности доложили Будённому, что уничтожено десять вражеских танков. Не обошлось, разумеется, без потерь с нашей стороны. И все же, пусть не танки, а танкетки - небывалая победа.
- Семен Михайлович, - сказал я маршалу, - имейте в виду, что немецкие тылы, основные силы отстали, а вышли к нам лишь передовые части, которые сильно увлеклись. Я сам с самолета видел".
"Каганович хмыкнул, но расспросы прекратил..."
Несмотря на доводы Байбакова, Будённый не спешил разрешать спецоперацию на промыслах. Семен Михайлович, видимо, продолжал верить, что его кавалерия в силах остановить немцев. Но положение было очень опасным. Советские войска день за днем отступали. Медлить было нельзя. По телефону из штаба фронта Байбаков отдал нефтяникам приказ - приступить к немедленному уничтожению скважин. Затем сел в машину и поспешил на промыслы. Не успел он доехать до станции Апшеронской, как его разыскал по телефону член Военного Совета Южного фронта Л.М. Каганович и дал команду на ликвидацию промыслов.
Работы развернулись под боком у немцев. Те подошли к станице Апшеронской, откуда простирался на восток район нефтепромыслов Краснодарского края. Апшеронскую электростанцию взорвали уже под автоматным и пулеметным огнем врага.
До августа 1942 года удалось отправить на восток страны около 600 вагонов с оборудованием, вывезти в Грозный всю добытую за последние дни нефть, подлежащую переработке.
Завершали спецоперацию в Хадыжах, центре нефтяного края, куда к тому времени переместился штаб Южного фронта, и куда прибыл Каганович, пожелавший на правах члена Военного совета самолично осмотреть промыслы.
- Все ли сделано как надо, - требовательно спросил "железный нарком", - надежно ли забиты скважины?
- Надежно, Лазарь Моисеевич! - заверил его Байбаков.
- Ну-ка, проверю.
И он стал бросать в ствол одной из скважин камешки, в надежде услышать близкий стук их падения. "Невероятно, но он полагал, что скважины должны быть "забиты" на всю глубину, - рассказывает Байбаков. - Мы сконфуженно молчали, только переглянулись друг с другом. Все же, выяснив из вежливых объяснений окружающих, как законсервирована избранная им скважина, Каганович поинтересовался:
- Сколько времени потребуется, чтобы снова пустить ее?
- Очень много, - ответил я. - Так много, что легче и быстрее будет пробурить рядом новую скважину.
Каганович хмыкнул то ли в знак согласия, то ли выражая недоумение, но расспросы прекратил".
"Страшное сообщение на казённой бумаге..."
Ровно через сутки наступила критическая минута, когда необходимо было немедленно уничтожить все, что подлежало уничтожению в самую последнюю очередь. Байбакову передали, что в районе Кабардинки появились немецкие части, идет перестрелка, уничтожаются последние объекты на промыслах. Он срочно сообщил Кагановичу об этом.
- Чего вы там паникуете? - загремел Каганович по телефону. - Пошлите разведку, убедитесь! - Войска надежно удерживают район.
Но не прошло и пятнадцати минут, как поступил приказ о срочной эвакуации штаба фронта в Туапсе. Уничтожив остатки промыслов, взорвав последний объект - электроподстанцию, - группа Байбакова двинулась в путь по Малому Кавказскому хребту. Из-за сильного обстрела и жестоких бомбежек единственной магистральной дороги Хадыжи-Туапсе они решили пробираться до Туапсе лесами и горными дорогами, уходили вместе с теми, кто должен был остаться в тылу немцев вести партизанскую войну.
Прошло несколько тяжелых, бессонных суток, прежде чем запыленные, небритые и голодные "ликвидаторы" добрались до Туапсе. К этому времени их здесь успели "похоронить". На запрос Наркомата нефтяной промышленности, находящегося в Уфе, из Туапсе сообщили, что Байбаков вместе со своей группой специалистов, выполнявшей спецзадания, пали смертью храбрых. "Каково было женам и матерям получить такое страшное сообщение на казённой, официальной бумаге! Моей жене, Клавдии Андреевне, жившей в то время в Уфе с маленькой дочкой Таней на руках, также пришлось принять и пережить мою "гибель".
Вскоре группа Байбакова перебазировалась в Грозный. Неподалеку от него, в районе Малгобека, в начале августа 1942 года развернулись ожесточенные бои: Гитлер изо всех сил рвался к грозненской нефти, немцы уже заняли Моздок, вышли к узловой станции Червленая. Но здесь они были остановлены свежими дивизиями Красной армии, переброшенным из Сибири по Турксибу и далее через Каспий на Махачкалу.
... Именно в те дни в войска пришел приказ наркома обороны N 227, ставший известным под названием "Ни шагу назад!" и положивший начало заградотрядам. Спустя семьдесят лет, пытаясь дать свою оценку тому приказу и произведенному им воздействию на бойцов, Байбаков скажет, что "жесточайшая эта мера, конечно же, была вынужденной и сколько бы ныне задним числом ни спекулировали на ее бесчеловечности, сыграла свою роль".