Бывает, что картины становятся известными только из-за имени художника. Но случай с "Марусей" особый: картина сама вернула имя своему творцу - всеми позабытой воронежской художнице Елене Киселевой.
Е. Киселева. Дома. Автопортрет. 1908 год.
Портрет "загнивающего капитализма"
Илья Репин называл ее любимой ученицей, Максим Горький покупал ее картины, работы Киселевой выставлялись в Риме и Париже. В Воронежском художественном музее имени И.Н. Крамского - самая большая коллекция ее работ, более 40 произведений. А визитной карточкой музея стала именно "Маруся".
Известно, что Маруся была сестрой одного из однокашников Елены Киселевой по Академии художеств. Для художницы эта работа стала своеобразным камертоном творчества. Картину называли "воронежской Джокондой", а подарила ее музею в 1929 году мать Елены. И это многим не понравилось. Тогдашними "искусствоведами" портрет был причислен к категории работ, воспевающих "помещичий быт" и "загнивающий капитализм".
Судьба картины была предопределена. Но музейщики спрятали ее на верхнем этаже черной лестницы, где она благополучно простояла "лицом к стене" вплоть до эвакуации художественных ценностей в Великую Отечественную...
Переписка с Ильей Репиным
Почти полвека о Елене Киселевой ничего не знали на родине. Но однажды сотрудница музея Маргарита Лунева нашла в архивах Академии художеств письмо Киселевой к Репину, написанное в 1921 году. Без обратного адреса, зато на конверте стоял огромный лиловый штамп "Пошта Србиjе" - национальной почтовой службы Сербии. Лунева обратилась к коллегам-музейщикам из Белграда, и те сообщили сенсационную новость: оказывается, Елена Киселева, которой уже под 90, живет с мужем в сербской столице! Правда, старики почти ни с кем не общаются, но Елена Андреевна готова ответить на все вопросы.
Так между женщинами завязалась переписка, длившаяся семь лет - до последних дней жизни Елены Андреевны, создавшей пленительную женскую галерею Серебряного века.
Так какой же была эта талантливая художница, оставшаяся в тени перипетий ХХ века? В 22 года поступила в Высшее художественное училище при Академии художеств, стала первой женщиной, получившей стипендию на стажировку в Европе. Тогда же познакомилась с Репиным: "Он был со мной очень хорош, ценил меня как художницу, м.б. чуть-чуть за мной ухаживал, когда стал вдовцом и мы все жили в Куоккале". Илья Ефимович стал единственным человеком в России, с кем она сохранила связь после вынужденной эмиграции в Белград в 1920 году. В России, охваченной огнем Гражданской войны, остались родители и брат с сестрой, которых ей больше не суждено было увидеть.
Судя по письму Ильи Репина, он верил в ее скорое возвращение:
"Вы испытываете тоску по родине. Значит, Россия живет и значит, она опять соберет своих детей и будет еще жить хорошо. А то, ведь за это время сумасшествий, так все уже отчаялись, так дичают... А вдруг опять живая душа - и верится в эту бесконечную преемственность жизни к лучшему". И по-отечески беспокоился: "А Вы неужели бросили живопись? Вот не верю: Вы слишком огромный талант, чтобы бросить. Еще обрадуете, надеюсь".
На что Елена с болью отвечала:
"Вы не знаете, как мне тут тоскливо! А ведь Вы все там же, почти около самого Петербурга, около того, откуда мы изгнаны, где осталось так много. И Вы даже иногда письма оттуда получаете! А я вот 2 года не знаю, что с моими родителями, что с моими братьями и сестрами, - все остались в этом сплошном страдании. А Вы говорите: неужели Вы бросили живопись? Писать - счастье, наслаждение, а о каком наслаждении можем мы теперь, оплеванные, думать?"
Возвращение в Воронеж
Через много лет в письме Луневой, вдруг возникшей из далекой воронежской жизни, Елена Андреевна писала:
"В эмиграции сначала было очень трудно и не до живописи. А когда мы стали на ноги, было уже поздно. Восторжествовало новое направление в живописи, и я стала не нужна, или, по крайней мере, я так чувствовала для себя".
В Сербии Елену Андреевну знали только как приветливую и гостеприимную жену профессора Билимовича. Какой труд души стоял за этой приветливостью! Потерять родину, сына, радость творчества - и не замкнуться в своем горе. Черты этой сильной женщины мы видим на портрете неведомой нам Маруси, собирательного образа русской женщины, прошедшей через двадцатый век дорогой страданий и сохранившей духовную силу, душевную теплоту и сердечность.
Еще строки из ее письма в Воронеж:
"Наша Садовая улица была такая красивая, вся действительно в садах, в зелени и чистая - тротуары были посыпаны таким приятным желтым песком, и так приятно было проехать по ним на велосипеде... Помню театр, Дворянскую улицу, каток (в городском саду), где мой отец Андрей Петрович Киселев устраивал когда-то электрическое освещение, а я раскатывала на коньках по большому кругу со своими поклонниками-гимназистами... А там где-то внизу был знаменитый монастырь, куда я бегала во время экзаменов, чтобы помолиться за благополучное сдавание экзамена. А спуск вниз к реке, наш Яхт-клуб с ботиком Петра Великого. До сих пор помню запах этой воды реки Воронеж..."
На исходе жизни Елена Андреевна приняла решение передать в Воронеж все свои картины.
P.S. В 1969 году в Воронежском музее открылась первая персональная выставка работ Елены Киселевой, приуроченная к 90-летию художницы. Через пять лет она ушла из жизни. Остались яркие краски и невысказанная глубина драмы ХХ века.