Однако Урсула фон дер Ляйен так карнавально пофланировала по современной политической сцене поклонницей Зеленского, что вешать на нее "милосердие" отца, амнистировавшего страшного убийцу-фашиста, не знаю, стоит ли?

В конце концов, то, что послевоенная Германия в западном своем изводе любила объявлять о своих успехах в полной денацификации и хорошо взятых у истории уроках, застраховавших ее от повторения фашизма в своей стране, и при этом с помощью западных союзников тихонечко амнистировала страшных фашистских преступников, давно не новость. Последний раз громко эта тема звучала в 2013 году в "Красном свете" Максима Кантора.

Конечно, оставалось страшное удивление от открывающейся реальности.

Но кто-то из моих знакомых говорил: ну а что, Германия после 1945-го - это нация одиноких женщин и детей, мужчины выбиты на войне, ей надо было как-то подниматься. Переворачивать страшные страницы истории и начинать все с чистого листа.

И это да. Но нельзя искажать смысл записанного на перевернутых листах истории. Особенно, если там истории жертв и палачей. Мук и зверств. Нечеловеческих издевательств над человеком.

Этот "человек с киркой" при всей его примерной послевоенной трудовой биографии - отвратительное существо и преступник, которому нет прощения. Что его сделало таким страшным - отдельная тема. Но вклад немецких нацистских идей, соблазнявших недалеких и склонных к патологическим зверствам санитаров мыслью о своих сверхчеловеческих правах в отношении недочеловеков других наций, тут несомненен.

Понятно, что в 1990-м даже при наличии двойной моральной бухгалтерии никто в Германии такими идеями не баловался, и отец Урсулы фон дер Ляйен, наверное, тоже. Все вокруг уже начинали задаваться вопросами, что делать с дряхлыми убийцами, стоящими на краю гроба? И вопросы эти были правильными и вроде бы толкающими нас к милосердию. Но вот что нельзя забывать.

Религиозное сознание, не из учебника для атеистов, а настоящее, живое, внутреннее, магменное оставило нам одну неугасимую нравственную истину: кровь вопиет. Кровь убиенных вопиет прямо к Богу. И не допускает перемены отношения к себе "за давностью события", как бы ни ослаблялась человеческая память. Поэтому убийцам не миновать суда и расплаты.

Самый серьезный и публичный суд, кроме Нюрнберга, в послевоенное время мир пережил, наверное, в деле Эйхмана. Скорбно согласившись с идеей и выводами Ханны Арендт о "банальности зла" на суде, не будем забывать о крови, которая "вопиет". Вот это и сквозит в истории с амнистией страшного фашиста отцом Урсулы фон дер Ляйен - забывчивость к вопиющей крови.

Мы не отменили для себя отменившую нас Европу, любим Гете и Шиллера, перечитываем Диккенса и Фейхтвангера, любуемся да Винчи и Рембрандтом, и про Матисса с Пикассо не забываем, но уже не можем не видеть из разворачивающихся перед нами сюжетов вот эту ее ловкую готовность повернуться и поискать средство, механизм, закон, удачное устроение чего-либо, не выслушав голоса вопиющей крови. Интересы важнее нравственности? Но уж точно не в событиях 1941-1945-го в концлагерях на оккупированных территориях.

Понятно, что многое хочется забыть, но "кровь вопиет" и свидетельства всплывают.