О новом романе
- Роман "Столкновение с бабочкой" появился во многом благодаря Володе Хотиненко (режиссер. - "РГ"). Он подошел ко мне во ВГИКе и предложил написать сценарий о Николае Втором. Меня это озадачило. Я плохо представлял, как напишу о человеке, которого считаю одним из губителей России. Да, святой, страстотерпец, но… К тому же не так давно Глеб Панфилов снял очень приличную картину "Романовы. Венценосная семья". Не повторять же его. И я подумал - а не написать ли о том, чего никогда не было в России? О том, как Николай Александрович заключил сепаратный мир с кайзером, взял в правительство Ленина и Троцкого. И не было никакой гражданской войны, левые радикалы обжились в правительстве, стали брать взятки… Когда я изложил эту идею продюсерам, в комнате "Мосфильма" воцарилась гробовая тишина, которую нарушил звенящий голос продюсера: "Неужели вы думаете, что я боюсь?" Я понял: все, амба! Если такой, казалось бы, невинный замысел вызывает остолбенение, надо писать книжку. За этот роман я получил в Петербурге загадочную премию имени Гоголя (раньше не слышал о такой) в номинации "Вий". Вручили бронзовую статуэтку килограммов на десять: Николай Васильевич, из паха и рукавов которого вылезают свиные рыла. Совершенно замечательная награда.
О стихах
- Писать стихи я начал случайно лет этак 40 назад. В России все их пишут. В начале 1970-х в нашу школу заходил профессиональный поэт и читал нам, хулиганам и лоботрясам свои - довольно странные - стихи. Мы снисходительно хлопали чуваку. А у меня к тому времени было написано стихотворение: что-то про загнанных лошадей, очень сентиментальное. И однажды я подслушал, как поэт договаривается с директором школы о гонораре. Рублей 25 или 30, большие по тем временам деньги… Я зашел и говорю: мол, тоже поэт, хочу прочитать вам свое стихотворение. И выдал ему про загнанных лошадей в белой пене. Я и тогда понимал, что мое сочинение не стоило и ломаного гроша, думал, что меня высмеют. Поэт сказал: "Вы будете популярны в салонах, но вас никогда не напечатают". Я торжествовал - как же, обвел чувака вокруг пальца!
Потом потихоньку стал писать. Пятнадцать лет - "в стол". А в 1987-м одно мое стихотворение, сильно обрезанное, опубликовали в рубрике "Испытательный стенд" журнала "Юность". В перестройку мы решили "пошуметь", изобрели клуб "Поэзия", куда вошли, наверное, все впоследствии ставшие известными поэты моего поколения - Алеша Парщиков, Иван Жданов, Саша Еременко, Дмитрий Пригов, Тимур Кибиров… Мы пошумели - и нас заметили.
О первых шагах в кино
В кино я тоже попал случайно. Рядом с моим домом находился ВГИК. Решил там поучиться. Поступил на сценарный факультет с третьей попытки. А в 1978-м году ко мне подошел студент постановочного факультета Саша Сокуров и предложил написать сценарий для своего фильма по Платонову. Платонова я тогда еще не читал, но охотно согласился - я вообще наглый и самонадеянный. Так появился "Одинокий голос человека". Картина получила шумную известность, ее заметил Тарковский, тогдашний ректор ВГИКа обвинил нас в пропаганде русской идеалистической философии… Мы почивали на лаврах.
О кризисе кинематографа
Если исчезнет русское кино, этого никто не заметит. Широкие массы смотрят телесериалы и американское кино. Те картины, которые мы делаем "на коленке", не окупаются. Когда пытались ввести квоту в кинотеатрах, прокатчики заявили, что они повесятся, а в кинотеатрах вновь откроются автосалоны.
Я не говорю, что мы делаем что-то из ряда вон выходящее, но наше кино все же что-то выражает. На фестивали русские картины отбирают охотно. Но дело не в прокате, проблема глубже. Проблема в артикуляции, в распаде каких-то важных связей. Иногда проклинаешь себя, что не научился что-то делать руками - клепать, паять, чинить машины.
После Второй мировой в искусство пришли люди, знавшие, что такое страдание. В кинематографе возник неореализм, появились Феллини, Антониони - да десятки режиссеров, один другого лучше. То же и в рок-музыке: рок-н-ролл делали люди, помнившие бомбардировки Британии. Для искусства, как это ни страшно звучит, необходима прививка страдания. Сегодня немало хороших картин, но они слабее по высказыванию, чем 40-50 лет назад. Поколение, чье бытие регламентировано последними моделями автомобилей, не может родить ничего стоящего. Без внутренней боли ничего не будет. Конечно, говорить об этом грешно. Ни к чему призывать к страданию, не стоит демонстративно резать вены и окроплять кровью сцену - это неумно и пошло. Но помнить о боли надо.
Для меня стало открытием, что манипулировать сознанием людей в обществе потребления проще, чем в обществе идеологии. Посмотрите на эти чудовищные московские очереди за новыми айфонами - и все станет понятно.
Российские картины нужно не просто показывать - их нужно рекламировать. Я думаю, следовало бы возродить систему киноклубов. Ведь раньше во многих крупных городах были энтузиасты, которые собирали вокруг себя сто-двести человек… Я говорил об этом с одним вице-премьером, отвечавшим за кино, - он меня высмеял. Сказал - мы лучше вложим триллион в спецэффекты. Ну что ж, вкладывайте, а американцы в это же время вложат десять триллионов - и будут существовать в параллельной кинематографической реальности!
Но помимо административной проблемы есть и творческая, более печальная. Кино должно поворачиваться к зрителю. Что такое наш "высокий" артхаус? Кино, где нет сюжета. Но я уже вышел из того возраста, чтобы, скажем, ходить на фильмы с задымленным экраном: дым скрадывает цвета и получается монохромное изображение. Для меня это примитивно.
Сюжет - не просто фабульные перипетии, но и смысл. Артхаус должен не бояться привносить в кино некую "бульварность" - как, скажем, привносил ее в свои романы Достоевский. Вы досмотрели до конца последнюю картину Германа-старшего? Да, нельзя оторвать глаз от картинки, изумительные планы. Но через пять-семь минут все смыслы расшифровываются - не сюжетные, а глубинные. И они в трехчасовой картине не двигаются.
О "Левиафане"
- Успех "Левиафана" - общий успех нашего кино. Мы должны этим гордиться. Это первое. Второе: кому не нравится - пусть сделает лучше. И, наконец, третье. Мне у Звягинцева больше нравится "Изгнание" и "Елена" - я говорил об этом Андрею. Там я увидел относительно новых актеров, сложный сюжет и относительно сложную эстетику. Здесь же все более узнаваемо. Сам материал такой, будто читаешь статью в "Новой газете". Хотя, на мой взгляд, удался образ падшего архиепископа. Кроме того, меня не совсем устроила трактовка Книги Иова. Для меня в ней важно то, почему Бог попускает эти страдания: ему необходимо верить в человека - как и нам в Бога.
О мистическом опыте
- Не представляю русской культуры без мистических мотивов. Она христоцентрична, вся построена вокруг идеи Бога. Мне довольно скучно в той сегодняшней части московского мира, который отринул всякую теологию. Его теология - лесбиянка ты или гей. На этом начинается и этим заканчивается.
Что до личного опыта - у меня были всякого рода "вещи", когда, что называется, кожей чувствуешь присутствие иного мира. Был опыт искусственный. В конце 1970-х вся Москва была "заверчена" в ксерокопии книг Кастанеды о доне Хуане. Все увлекались этой языческой мистикой. Я попробовал - конечно, без всяких психотропных средств, которые он советовал, без пейотля, остановить "внутренний монолог" - так это называлось у Кастанеды. Для этого пытался расфокусировать зрение: смотреть уголками глаз. Сначала ничего не получалось, но в какой-то момент - это было в Никитском ботаническом саду - я вдруг почувствовал, что нахожусь на вершине гигантской пирамиды из живых существ: муравьев, мошек… Это было абсолютно удивительно.
После смерти мамы у меня было захватывающее и устрашающее видение. Я попал в тот мир, где она обитала. Это было некое предгорье, где стояли каменные сакли без крыш и дверей. Войдя в эту саклю, я не мог из нее выбраться. И стал твердить "Отче наш". На третий раз я словно вынырнул оттуда.
У меня и на кухне "кто-то" живет. Я называю его гасиком - поскольку он любит вырубать электроприборы. "Познакомился" я с ним еще в 1990-м. Тогда я затеял ремонт. Как-то вечером услышал, что кто-то поднимает и опускает крышку новой кухонной плиты. Мой кот-сорвиголова, дремавший в ногах, буквально вжался в диван - с места не сдвинешь. Пошел на кухню. Там горел свет (я точно помнил, что погасил его). Попытался выключить - а он не выключался! Я вернулся в комнату и всю ночь не мог заснуть. Теперь я как-то привык к этому присутствию, но ремонтов с тех пор не затевал.
Могу вспомнить и более "умные" истории. Есть у меня книжка "Чудо" - о странной истории, которая якобы произошла в середине прошлого века в Куйбышеве: девушка танцевала с иконой Николая Угодника - и застыла. Конечно, "Зоино стояние" для меня - метафора того, что произошло со всеми нами… И вот я получил письмо от женщины, которая стояла в оцеплении вокруг дома, где все это произошло. Там же она познакомилась с военным, за которого вышла замуж, счастливо прожила с ним 30 лет. Тогда я подумал: вот он, весь сюжет моего "Чуда".