Помните, с чего начинался ваш фестиваль?
Даниэль Баренбойм: Он возник в тот момент, когда мы с режиссером Гарри Купфером задумали ставить оперы из вагнеровской тетралогии "Кольцо нибелунга". После того, как была выпущена последняя опера цикла - "Гибель богов", мы подумали, а не показать ли полный цикл из четырех опер. Возникла мысль, что это должно совпадать с периодом перед Пасхой. И уже премьеру "Гибели богов" мы показали за две недели до Пасхи. А тогда в Берлине в этот период афиша пустовала, поскольку оркестр филармонии уезжал в Зальцбург, а позже в Баден-Баден. Поэтому не просто была возможность, а прямо-таки необходимо было сделать что-нибудь экстраординарное.
Я был тогда музыкальным руководителем Чикагского симфонического оркестра. По первоначальному замыслу, программа фестиваля должна была включать части вагнеровского "Кольца" и музыку композиторов, близких по времени к Вагнеру - Берлиоза, Листа. Пианистка Марта Аргерих выступила на первом фестивале, сыграв не только Первый, но и Второй концерт Листа, который выучила специально для нас. C тех пор она - наш постоянный участник, мы играем с ней переложения для четырех рук, в том числе даже "Весну священную" Стравинского.
Все-таки именно Вагнер стал для вас "идейным вдохновителем"?
Даниэль Баренбойм: Да, и на протяжении первых лет мы основывали программы на операх Вагнера, наблюдая наплыв бесчисленного множества посетителей со всего света: вагнерианцы приезжали из Японии, Испании.
Мы завершили цикл "Кольца" в 1997-99-м годах, после чего принялись за другие оперы Вагнера - "Нюрнбергские мейстерзингеры", "Тристана и Изольду". В 2002 был фестиваль, на котором были исполнены все его 10 опер.
Лишь однажды за эти 20 лет на фестивале не было оперы - в 2007 году, когда мы вместе с Пьером Булезом продирижировали все симфонии Густава Малера. А со следующего года мы переключимся на оперы Рихарда Штрауса и начнем с "Женщины без тени" в постановке Клауса Гута. После того, как вернемся в старый театр на Унтер-ден-Линден, мы серьезно примемся за освоение оперного наследия Штрауса. В наших ближайших планах - "Саломея" и "Кавалер роз".
Спустя год вы снова показали на фестивале блок спектаклей "Парсифаля" в постановке Дмитрия Чернякова.
Даниэль Баренбойм: Исполнение "Парсифаля" каждый год - одна из наших приоритетных идей. Я знаю, что в мире очень много людей, мечтающих послушать эту грандиозную оперу, а у нас она существует в великолепной постановке.
Вас не смутила противоречивая концепция такого мрачного "Парсифаля"?
Даниэль Баренбойм: Думаю, что все великие художники - противоречивы. Непротиворечивым можно быть, если нечего сказать. Все, говорящие что-то по-настоящему важное, противоречивы. Важное и должно быть противоречивым, иначе будет лишено индивидуальности. Я получаю громадное удовлетворение, работая с режиссером Дмитрием Черняковым. Его первой постановкой, осуществленной за пределами России в Берлине, был "Борис Годунов" Мусоргского. Затом были "Игрок" Прокофьева, "Царская невеста" Римского-Корсакова и теперь - "Парсифаль"…
А как вы с Черняковым познакомились?
Даниэль Баренбойм: Это было 12 лет назад. И должен признаться, что я был очень не уверен, когда впервые встретился с ним. Дмитрий никогда не ставил ничего за пределами России, а потому не говорил ни на одном языке, кроме родного. Ему было нелегко общаться, репетиции проходили с трудом. Он пользовался помощью переводчика, при этом говорил очень много. Хорошо было той части солистов, которая знала русский. Остальные же сидели на репетициях, скрестив руки и ноги, не понимая, что им делать.
Затем мы вышли на первую репетицию с оркестром. Я дирижировал, и вдруг услышал какой-то шум за спиной. Оглянулся - там оказался Патрис Шеро, приехавший в пору в Берлин. В перерыве Патрис подошел ко мне: "Где ты нашел этого Чернякова? Он - гений!"
Тут я почувствовал невероятное облегчение, поскольку очень нервничал. Сейчас Черняков - мой любимый режиссер.
Вы впервые исполнили оперу домоцартовского периода. Сделали это вне традиций так называемого "исторически информированного исполнительства". Что вы думаете о феномене игры на старинных инструментах?
Даниэль Баренбойм: Да, это мой первый экскурс в предмоцартовский стиль, если не считать работы над "Тайным браком" Чимарозы. "Орфей" Глюка стал для меня очень интересным и важным шагом. Я бесконечно счастлив, что получил возможность работать с контратенором Беджуном Метой, спевшим заглавную партию, - настоящим экспертом-барочником с невероятно открытым сознанием.
У практики исторического исполнительства сегодня есть большое преимущество - гигантский корпус великолепных научных исследований. Мы знаем намного больше, чем наши предшественники. Проблема начинается после того, как заканчиваются исследования. Исследователи уверяют, что точно знают, что и как исполнялось триста лет назад: это игралось короче, это быстрее… и так далее. Но таким образом у артистов отнимается необходимость мыслить и фантазировать самостоятельно. К тому же многие композиторы, чью музыку мы можем исполнять так, как она будто бы звучала много столетий назад, в свое время считались модернистами, то есть творили для будущего…
Мы знаем, что ни Бетховен, ни Моцарт не были удовлетворены инструментами своего времени. Моцарт очень гордился, что продирижировал свою Тридцать четвертую симфонию в Мангейме с оркестром, состоявшим из двадцати одной скрипки. Сегодня же группа струнных - гораздо меньше! Если кто-нибудь станет играть симфонию Моцарта двадцатью скрипками, прослывет старомодным…
Так что тема очень спорная. Но признаюсь, что я почувствовал голод в отношении опер Глюка, их востребованность, - и готов идти в этом направлении дальше.
Не планируете приехать в Россию?
Даниэль Баренбойм: Я очень надеюсь на это. Мы ведем переговоры о возможности - пока лишь о возможности - выступить с "Западно-восточным диваном" (оркестр, которым руководит Баренбойм, - "РГ") в Мариинском театре. Определенности нет никакой, но надеюсь, что все получится.
Мы выступали в Москве с оркестром Штаатскапеллы, многие наши оркестранты, особенно струнники, учились в Москве в 1960-70-х. Поэтому я стремлюсь - если и не выступить с оперой в Большом театре (как бы я этого ни хотел), - то приехать на гастроли со своим оркестром. Но лучше бы и то, и другое. И оперой продирижировать, и концерт сыграть.
Текст публикуется в авторской редакции и может отличаться от вышедшего в номере "РГ".