Роман без вранья
- Вообще я всегда хотел стать писателем. Я так понимаю, что родился им, поскольку с детства видел мир как текст. Скажем, фотограф видит мир как кадр. Куда бы он ни посмотрел, даже без фотоаппарата, он всегда оценивает, как бы он это снял. Журналист видит мир как новость, вор - как чужой карман, а дальнобойщик - как трассу. Я видел мир как текст, но, не имея писательского багажа, не мог бы поступить в литинститут. Пошел на журфак Уральского госуниверситета. Мне показалось, что это близко. Хотя в книжке "Беседа о журналистике" черным по белому было написано: "Дорогой друг! Если хочешь стать писателем, не ходи на журфак". Я посчитал себя умнее. Через полгода понял, что ошибся.
Бросил учебу. Несколько лет болтался по всяким работам, потом поступил на факультет истории искусств. Уже начались 1990-е годы, когда никакое образование не котировалось. И я решил, что мне нужно образование скорее широкой эрудиции, чем узкой специализации. Кроме того, меня заворожила речь искусствоведов - как они словами умудряются описать картину, или скульптуру, или архитектурное произведение. Мне захотелось овладеть этой наукой. Она отчасти заменила мне литературную учебу.
Профессии, которые я в то время испробовал, вряд ли отразились на моем творчестве. Это же не был выбор - вот я стану сторожем, учителем, гидом-проводником… Где была возможность устроиться, там и работал. Если бы требовался сортировщик гнилых яблок на овощной базе - я бы им стал. Куда деваться-то? Сами по себе профессии мне как писателю дали разве что знание быта. А вот на мою личность очень повлияло тогда общение с людьми, с которыми я по работе сталкивался. Проработав учителем два года, я понял, что нет профессии труднее. Для меня вернуться в школу - это как вернуться в ад. С тех пор испытываю к учителям бесконечное благоговение. Как люди справляются с такой непосильной, невыносимой работой, я не знаю.
…Первая моя публикация случилась в 1988 году - в журнале "Уральский следопыт" вышла фантастическая повесть "Охота на Большую Медведицу". Потом меня 13 лет нигде не печатали. Думал - так и не получится стать писателем. Но, слава Богу, не опускал рук. Написал "Общагу-на-Крови", "Географа…", "Сердце Пармы". Никогда не сочинял рассказов - всегда либо повести, либо романы. Причем романов гораздо больше. Я так устроен, что тяготею к масштабным произведениям. В 2003-м мне выпал шанс издать свои книги, и они стали выходить друг за другом. К счастью, было что предъявить. Как говорится, к удаче нужно быть готовым. Когда она ко мне пришла, я выскочил из руководителей детского кружка в доме пионеров в профессиональные писатели.
Тут пошли предложения печататься в толстых журналах. Но они выходят (и доходят до читателя) гораздо медленнее, чем книги. Я уже не видел смысла там публиковаться. В начале 1990-х толстые журналы у меня ничего не брали - и не только у меня. И, мне кажется, совершили большую и роковую ошибку: если не убили, то изрядно покалечили российскую литературу. Ведь журналы нужны, чтобы отражать текущий процесс. А "толстяки" в тот период не обращали на начинающих авторов внимания, занимались "возвращенной" прозой: Солженицыным, Войновичем, Набоковым - теми, кто в журнальных публикациях не нуждался. И мое поколение осталось не озвученным, не сформированным. Есть определенные имена, но поколения в целом нет.
Повесть о счастливой Москве
- К сожалению, в нашей стране очень многое возможно только по знакомству. Советский институт "блата" перекочевал в новое время. Опубликоваться как-то иначе категорически не получалось. Вот представьте: в провинции нет книгоиздания, в столице у меня нет связей. Нет денег, чтобы поехать в Москву, пожить там какое-то время, завести знакомства. Зачастую даже нет денег, чтобы просто посылку отправить с собственной рукописью. То есть на окраине промышленного города Перми никому не известный человек пишет произведения про провинциальных учителей, про забытые княжества XV века. Еще и фамилия у него Иванов. Такой человек может выпустить свои произведения только по знакомству. Мне через третьи-пятые руки удалось познакомиться с писателем Леонидом Юзефовичем. Он прочел два моих романа и сразу же предложил их московским критикам, которые пристроили их в издательства. Книги вышли практически одновременно, и я сразу стал писателем. Если бы этого знакомства не случилось, то я бы, скорее всего, сидел сейчас там же и занимался тем же.
Вращаться в московской тусовке - это не мое. Мне легче одному. Я не разделяю систему ценностей, которой там придерживаются. Не люблю быть лояльным к тому, что мне не близко. Мне кажется, нынешняя Москва превратилась в катастрофу для России. Как столица она должна брать регионы и транслировать через себя. А она себя любимую только транслирует. Не исполняет свои функции. И столичная тусовка обслуживает этот тренд. Когда я говорю о том, что есть еще что-то кроме Москвы, то встречаю либо пренебрежение, либо ярлыки типа "певец родного края", либо "писатель-краевед". Разумеется, на грубость я отвечаю грубостью. Никакой лояльности не получается.
Сам я родом из Перми. О чем бы я ни писал, московские журналисты постоянно реагировали так: "Уральский самородок воспевает родной край". Это все меня страшно раздражало. В тексте могло быть ни слова об Урале и Перми. Например, в романе "Блуда и МУДО" город вымышленный. Но нет - видят воспевание Урала. В "Общаге-на-Крови" не говорится, где происходит дело. Я имел в виду Екатеринбург, но как бы считается, что это Пермь. Однажды я решил уйти от этого стереотипа и издать роман "Псоглавцы" под псевдонимом. Ну и, что называется, хватил… Хрен оказался не слаще редьки. Вместо "певца Урала" я получил другие штампы: дескать, это молодой, начинающий писатель, у него тут не склеилось и там не склеилось, но у парня большое будущее, мы его научим сочинять. Я переиздал книгу под настоящей фамилией - понял, что никуда от шаблонов не деться, псевдоним не поможет. Тем более у меня вышли три или четыре романа друг за другом - сразу образовалось некое имя, и менять его не имело смысла. Зря, что ли, работал?
Писательский труд - это на 95 процентов работа, работа и работа. Вдохновение ко мне является, оно нужно, чтобы придумать сюжет, образы или коллизию. Но если я все время буду его ждать, то, может, и не напишу ничего никогда. Представьте, что вы хирург, пришли на работу, а там человек лежит с распоротым животом. Вы ждете вдохновения? Нет, встаете к операционному столу. Профессиональный писатель делает точно так же. Я продумываю порядок эпизодов и ставлю задачи на каждый день. Если напишу эпизод за два часа - прекрасно, свободен. Если надо десять часов - ну, что поделать… Набираю текст и параллельно шарю в Сети для поиска нужной информации. Допустим, идет сцена, где в Афганистане опускается вертолет Ми-24. Я смотрю все про этот вертолет: какие иллюминаторы, как открываются дверцы. Для нового романа смотрю, как артиллерист начала XVIII века стреляет из пушки… Это помогает делать картинку зримой, а само произведение более адекватным, читабельным и в конце концов "смотрибельным". Может, поэтому я востребован у кинематографистов?
Поэма без героя
- Мне кажется, что роман современного типа отличается по структуре от классического. Сегодня он должен состоять из нескольких парадигм, которые раньше не сочетались, и одна из них должна быть не литературной. Вот фантастика не сочетается ни с высокой, ни с жанровой литературой. Но она в них проникает, и я как писатель отвечаю таким требованиям времени. Например, исторический роман в духе Алексея Толстого или Шишкова сейчас будет не востребован. А если там появится что-то, чего прежде не было по законам жанра, то, как ни странно, он станет более реалистичным и более интересным.
Что до героя нашего времени, то я бы не стал это формулировать как тему произведения. Какая тема в романе Лермонтова? Приключения офицера-эгоиста. Дело не в теме, а в образе главного персонажа, в котором обобщена основная нравственная коллизия, драма эпохи. А это не всегда плод стараний только автора. Нужно, чтобы общество сформулировало, что для него является главной проблемой. Иначе даже если писатель опишет героя времени, то общество его не считает. Проблема в том, что наше общество не формулирует свои беды. В такой ситуации писатель, по сути, бессилен.
Я дважды пытался создать "героя нашего времени". В 1995-м в романе "Географ глобус пропил" Виктор Служкин так определяет свое кредо: "Я не хочу быть ни для кого залогом счастья. Я никого не хочу иметь залогом счастья для себя. Но я хочу любить людей и хочу, чтобы люди меня любили. Иного применения не вижу". В те годы все разваливалось, рушилось государство и моральные устои. Люди искали гармонии. И Служкин эту гармонию нашел, подобно князю Мышкину. Но и публика, и критики сводят его к другому литературному типу - к "маленькому человеку", к "лишним людям". Мой герой времени оказался не узнан. В нулевые в "Блуде и МУДО" я поставил другую проблему - можно ли построить хорошее общество на незаработанных "нефтяных" деньгах, сделать добро из зла? Главный герой Борис Моржов пытается построить счастье на лжи. Он хороший человек, но опирается на недопустимые вещи. Это, опять же, не было понято читателем.
…Есть такая забавная аббревиатура ВПЗР - великий писатель земли русской. Знаете, чем обычный писатель отличается от ВПЗР? Он отвечает своими произведениями на раздражители. А у ВПЗР есть одна глобальная идея, как дуб с огромной корневой системой, который человек всю жизнь окучивает и поливает. У меня нет такой идеи. Я каждый раз изучаю новую.
Главную проблему нашего времени я и сам затрудняюсь назвать. Мне кажется, это не Донбасс и не выборы, а… появление Интернета и соцсетей. Это огромная революция в культуре, которая еще не осмыслена ни нашим, ни мировым обществом. После изобретения печатного станка цивилизация стала развиваться по-другому. Пресса позволила людям объединяться по другим принципам, чем в средневековье, и в Европе возникло гражданское общество. Появление Интернета порождает новые социальные феномены и тренды, которые незаметно преображают жизнь. Законы "онлайна" проникают в "офлайн". То есть мы в реальной жизни начинаем жить так, как в соцсетях. Это чревато либо постоянным соперничеством двух разных форматов, либо победой "онлайна".
Смотрите, в нормальном обществе право голоса нужно заслужить. В Интернете оно дается каждому изначально. Там нет авторитетов. А человеческая культура держится на институте авторитета. Разрушая иерархию, мы разрушаем культуру. Говорят, что Интернет - это свобода. Миф! Свобода - это возможность выбора разных иерархий, а не уничтожение иерархии как таковой. Интернет - очень тоталитарное пространство, оно всех жестко уравнивает. Культура же демократична.
Помню, в Екатеринбург приехал Капица, и мне предложили выступить с ним на круглом столе. Я сказал: "Там, где говорит Капица, я должен молчать в тряпочку". Как Преображенский говорил Шарикову: "Ты должен молчать и слушать, молчать и слушать". Я отказался от круглого стола, но нашлись говорливые студенты, менеджеры, самоуверенные люди, которые легко заняли место рядом с академиком. Капица просто промолчал, круглый стол провалился. Это были не хамы, не быдло, не жлобы. Просто они в реальной жизни вели себя так, как в соцсетях, где всем дается права голоса и где нет авторитета. Там мнение академика равнозначно мнению девятиклассника. И перевод этого закона в "офлайновую" жизнь уже рушит коммуникацию. Такое происходит сплошь и рядом во все больших масштабах. Но эта проблема, по-моему, не осмыслена.
Приведу другой пример. У нас в стране не осталось литературной критики - как института. Одни литературоведы. Почему так произошло? Лет пять-семь назад в журнале "Афиша" еще печатался последний литературный критик Лев Данилкин. Он этим профессионально занимался. Но руководство журнала сказало: "А зачем нам критика, когда есть отзывы на разных сайтах". То есть людям остались аннотации книг и оценки по баллам, ну и некоторые сайты аккумулируют отклики читателей. Институт литературной критики умер из-за того, что каждому дали право голоса. Все мнения равнозначные. Но там, где выбор бесконечный, его сделать очень трудно. Легко выбрать один вид макарон из четырех. Но не из двух тысяч…
Интернет сделал легитимной неграмотность. Считается, что он обрушил способность писать правильно и вот теперь "Тотальный диктант" эту способность восстанавливает. Не согласен. Неграмотные люди были во все времена. Другое дело, что раньше ты не мог отослать письмо, не просмотрев его на ошибки. Это был дурной тон. Сейчас ошибки никого не смущают. Когда мне предложили стать автором "Тотального диктанта", я счел это за честь. Очень мощная гражданская акция, сравнимая с "Бессмертным полком". Там же вся соль не в проверке грамотности. На "Тотальном диктанте" люди заявляют: мы не стая, не стадо, мы - общество. Мы люди, которые пишут и живут по правилам.
- Художественную литературу я сейчас читаю мало, потому что плотно занимаюсь проектами нон-фикшн. На них уходит почти все мое время. В основном перечитываю то, что произвело на меня когда-то большое впечатление, сформировало меня как писателя. Маркес, Лев Толстой, Станислав Лем, братья Стругацкие, Юрий Коваль… Могу еще назвать, но эти имена не складываются в систему.
На рубеже 1980-х и 1990-х я познакомился с Андреем Платоновым - после школы переехал в Екатеринбург (а точнее, еще Свердловск) и попал под лавину культуры, недоступной простому советскому человеку. Платонов у меня вызвал, как теперь говорят, взрыв мозга. Я увидел, как можно оперировать русским языком, до какой степени это увлекательный и новаторский процесс. С тех пор для меня Платонов - непререкаемая величина, безусловная высота. Я понимаю, что он никогда не станет популярнее Стивена Кинга. Но то, что он навсегда останется в русской литературе, - это безусловно. Немножко завидую Воронежу с его культом Платонова. Было бы здорово, если бы столь же внимательно к этому автору относились и в Екатеринбурге… В позднесоветские годы Платонова воспринимали через призму его несчастливой судьбы, потому что он был запрещен. Осмысление Платонова как новатора пришло гораздо позже.
Отчасти тем же - работой с русским языком - мне близок Павел Бажов. Он использовал изобретенный язык, очищенный, возведенный в высокую степень художественного совершенства. К тому же его произведения вскрывают "код" Урала, его идентичность. Бажов завершил создание уральского мира, когда этого мира уже не было.
Из современных писателей рекомендую тех, кто попадает в финалы больших литературных премий. Там обычно вся проза - достойная.