Тимофей Кулябин, поставивший "Иванова" в Театре Наций, сдвигает чеховскую пьесу в атмосферу почти вампиловскую. Читая великолепно сделанный буклет, мы узнаем, что "Иванов" был впервые поставлен именно здесь, в бывшем Театре Корша, что эта ранняя пьеса Чехова была востребована далеко не во все времена, но в годы безвременья (как это было в 70-80-е годы) или, напротив, в середине 50-х годов ХХ века, когда вместе с Ивановым советская интеллигенция рефлексировала о причинах недавнего прошлого.
Иванова - этого очередного русского Гамлета - в спектакле Кулябина играет Евгений Миронов, дважды сыгравший меланхоличного датского принца. А его предшественником, сыгравшим Иванова и Гамлета, был Иннокентий Смоктуновский, чей Иванов в постановке Ефремова был одним из ярких образов опустошенного человека.
Иванов Миронова появляется на балконе своей симпатичной квартирки уже "стертым" человеком, точно страшный механизм энтропии произвел в нем необратимые действия. Но ни одним актерским жестом он не усиливает это обстоятельство. Оно проступает медленно и неочевидно, как бледность на щеках его больной раком жены. Разрушительная работа отчаянья осуществляется невидимо. Точно нейтронная бомба, взорвавшись, оставила не только дома и предметы, но и оболочки людей. В знаменитой сцене скандала, когда Иванов орет своей жене "жидовка", Миронов тихо, как в рапиде, говорит: "Я сейчас скажу страшное..." И говорит его так, точно все уже давно было сказано, а здесь, в этой офисной курилке, остались только оболочки слов.
В этом спектакле Иванов - не предшественник вампиловского Зилова, но напротив - его завершение. У него нет даже мечты об "утиной охоте", и встреча с Сашей - не отчаянная надежда на возрождение, а только реакция на вдруг ожившую плоть.
Вообще о Вампилове, его "Провинциальных анекдотах" и "Утиной охоте" вспоминается на спектакле часто. Режиссер сконструировал отупляющий быт маленького провинциального городка, куда Иванов вернулся лет 25 назад, чтобы преобразить его. Он что-то явно успел, прежде чем жизнь внезапно кончилась. По крайней мере, кухня его собственной квартиры вполне согласуется с европейским стандартом. Помимо кухни здесь еще застекленная лоджия, куда мироновский Иванов выходит покурить, чтобы не отравлять больную раком, лысую после химиотерапии жену, сыгранную Чулпан Хаматовой.
Иванов продолжает работать, ходить в офис, где его кабинет соединен с отлично оборудованной современной курилкой. А до того мы попадем вместе с Ивановым и Шабельским (Владимир Калисанов) на дачу к Павлу Кириллычу Лебедеву, сыгранному Игорем Гординым, милому провинциальному богачу с мещанскими замашками и дочерью Сашей, которую Елизавета Боярская превращает из сумасбродной барышни-дурочки в амбициозную и властную женщину. Там, на тесной деревенской даче средней руки с электрическим камином и громкой попсой, среди страшных в своей обыденности вурдалаков (нацик-качок Боркин Александра Норкина, накаченная ботексом Бабакина Марианны Шульц, бой-баба Авдотья Назаровна Ольги Лапшиной), почти невидимый среди пошлого гулянья, Иванов-Миронов вдруг взорвется диким одиноким танцем отчаянья и тут же угаснет в объятиях властной девицы.
Заставляя нас поверить в бытовую основательность стиля, Кулябин осуществляет между тем совсем иной, исполненный скрытого символизма отстраняющий жест. Вместе с художником Олегом Головко он создает точные бытовые пространства на театральных фурах и в моменты переходов от одного акта к другому настаивает на длинных и пугающих своей технической откровенностью "оперных" перестановках. Только вместо увертюр в этих местах звучит тишина, а казавшаяся такой реалистической картинка демонтируется на наших глазах до полного небытия.
Сквозь эти "зазоры", складки сценического текста просачивается в его кажущуюся натуралистичность адова жуть. Финал пьесы происходит в местном ЗАГСе с пугающе высоким зеркалом на зеленой стене, куда инфернальный человек в черных очках (доктор Львов - Дмитрий Сердюк) тихо проносит надувную серую сову - символ отчаянья и смерти, охвативших семью Иванова. Пистолет, принесенный ради самоубийства, так и не будет пущен в ход. Иванов просто умрет от инсульта в кресле, спиной к залу, и из упавшей руки выпадет стакан. Зрители-киноманы легко узнают в этой фигуре финал "Крестного отца", но музыка не зазвучит, а только в полной черноте внезапно исчезнувшего пространства гулко заохает сова, та самая, надувная.