С чем связан ваш нынешний визит в Москву?
Стефан Лисснер: Мне очень нравится бывать здесь. Я присутствовал и на открытии Большого театра, и на гастроли с "Ла Скала" приезжал. У меня были неплохие отношения с предыдущим руководителем Большого театра господином Иксановым. И творческие связи Парижской оперы с Большим театром всегда были сильны. И если хочешь понимать новое руководство Большого театра, если думать о совместных проектах в дальнейшем, - нужно встречаться, общаться, что мы и делаем. С Владимиром Уриным мы обсуждали разные идеи того, как развивать отношения между Большим театром и Парижской оперой. Сегодня, к сожалению, ничего больше сказать об этом я не могу. Зато скажу, что меня восхищает скорость перемен в России. Вчера зашел в ГУМ и был потрясен. Помню 1989 год, как мрачно, убого все выглядело. Магазины были пусты, я даже круассан не мог найти на завтрак.
Посмотрели какие-нибудь спектакли в Москве?
Стефан Лисснер: Наконец удалось посмотреть "Леди Макбет Мценского уезда". Мне было интересно послушать именно вторую редакцию оперы Шостаковича, которую я не знал. Хотя достаточно хорошо знаком с первой, которую сам представлял, будучи руководителем "Ла Скала". Я хотел, как обычный зритель, попробовать понять, потому что главный дирижер Большого Туган Сохиев говорил мне, что для него вторая редакция более интересна. Меня восхищает талант Тугана, которого я хорошо знаю уже 15 лет. Я первый пригласил его во Францию. Это была постановка оперы Прокофьева "Любовь к трем апельсинам" на возглавляемом тогда мною фестивале в Экс-ан-Провансе.
Вы всегда говорили, что проблемы "Ла Скала" - это не проблемы театра, а проблемы Милана. Можно сказать то же самое и о Парижской опере?
Стефан Лисснер: В Париже совсем не так. Конечно, в театре есть административный совет. Но он никак не влияет на полную свободу в творчестве. Существуют и трудные финансовые вопросы, и какие-то бюджетные ограничения, как и в Большом театре, и в Нью-Йорке. Но французские политики никак не пользуются Парижской оперой - в отличие от итальянской. В Милане политики разных партий сражались между собой даже внутри административного совета театра, продвигая свою идеологию. И взваливали ее на плечи "Ла Скала". По большей части те, кто со мной работал, не любили театр, не смыслили в искусстве и были просто невыносимы. В Париже политики интеллектуальней. Это позволяет им сохранять определенную дистанцию по отношению к сложным проблемам, которые нам надо решать в театре: будь то бюджет или социальные вопросы. Как раз моя роль - в том, чтобы все это урегулировать. В Италии есть поговорка: "Сделай закон так, чтобы можно было его обойти". Во Франции отношение к правилам и законам куда уважительнее. Но все равно в Париже у меня постоянно работают четыре адвоката.
Как же вам в таких условиях удалось десятилетие оставаться у руля "Ла Скала"?
Стефан Лисснер: Я был хитрее их. Но должен заметить, что 10 лет в "Ла Скала" равны 30 годам в любом другом театре. В Италии, как ни в какой другой стране, опера имеет огромное значение для жизни всей страны.
То есть, парижская публика не так взыскательна, как миланская?
Стефан Лисснер: Дело в том, что во Франции отношение к своей музыке не такое, как в Италии, где все базируется на ностальгии и на истории, потому что Италия живет прошлым, постоянно к нему обращаясь. Это сильно влияет на все спектакли сегодняшнего дня. Все новые начинания сразу можно "похоронить". Во Франции наоборот. Французы не любят Берлиоза, Дебюсси, а Массне еще меньше. Если ставить "Самсона и Далилу" Сен-Санса, крайне трудно продать билеты. В итальянском театре на любую оперу Верди все будет продано. Французы же открыты новому.
Поэтому вы рискнули устроить в Париже премьеру "Снегурочки" Римского-Корсакова - русской оперы, которую и в России не слишком хорошо знают?
Стефан Лисснер: Французы обожают русскую музыку. И я совершенно уверен, что премьерная серия спектаклей, с 15 апреля, пройдет с аншлагом. Каждый сезон буду делать одну большую русскую оперу. В июне 2018-го - "Борис Годунов" Мусоргского с Владимиром Юровским за дирижерским пультом и любимцем парижан Ильдаром Абдразаковым в заглавной роли, а постановку осуществит фламандский режиссер Иво ван Хове. Еще через год будет "Князь Игорь" Бородина в постановке австралийца Барри Коски, дирижер - Филипп Жордан. А сейчас время "Снегурочки": за дирижерским пультом - Михаил Татарников, в заглавной партии - Аида Гарифуллина и, самое главное, режиссер и художник этого спектакля - Дмитрий Черняков. Во Франции "Снегурочку" исполняли лишь однажды, и то фрагментарно, в 1908 году на сцене парижской "Опера Комик". Очень хочу, чтобы французам открылся фантастический мир русской оперы.
Почему ставить "Снегурочку" пригласили именно Чернякова?
Стефан Лисснер: Сегодня в оперном театре есть грандиозные персоны. Среди дирижеров это Марис Янсонс, Андрис Нельсонс. Есть и режиссеры. Дмитрий Черняков - один из лучших, если не самый умный. Он понимает человеческую сущность. То, что он показывает на сцене, для меня исключительно. Даже если у него не всегда что-то получается. Но если получается - это волшебство!
Вы как директор больше фокусируетесь на "своей" публике? Или наоборот - стремитесь расширить аудиторию?
Стефан Лисснер: Я каждый день ищу свежие идеи для новой публики. Не только снижая цены на билеты для молодых. У нас еще есть "Третья сцена". Это цифровая платформа, предназначенная для "обольщения" интернет-аудитории, куда мы приглашаем самых разных художников: кинорежиссеров, философов, фотографов, мультипликаторов, тех, у кого нет причин быть в опере. Они снимают ролики от 3 до 20 минут. Если вдруг какой-то известный кинематографист или хип-хоп-танцовщик сделает что-то интересное вокруг предстоящей премьеры, это может заинтересовать, кто-то захочет посмотреть, а что такое Парижская опера.
Для вас в опере доминирует театр или музыка?
Стефан Лисснер: Франция не музыкальная страна. У нас гораздо больше драматических театров, чем музыкальных, так исторически сложилось. И я сам по своей сути человек театра. Случайно очутился в опере. В молодости опера казалась мне чем-то старомодным. Происходившее в опере, мне, 20-летнему, казалось смешным. А изменил свое восприятие я в тот момент, когда в оперу ворвался театр - во многом благодаря Рольфу Либерману, гениально раздвинувшему границы оперного мира. Он часто общался со мной, когда я руководил театром "Шатле". И он перевернул мой взгляд: вдруг стали понятны простые и банальные вещи, что опера - не только мифы, но политические, социальные вопросы. Раньше я этого не понимал. И я убежден, если сегодня говорить о каких-то суровых и грустных сюжетах, то опера должна быть связана с современными реалиями.
Вы полагаете, публика, придя в оперный театр, хочет видеть продолжение выпуска новостей?
Стефан Лисснер: Нет. Но, на мой взгляд, нужно убеждать публику в том, что опера не только развлекательное искусство. В опере тоже заложена возможность к размышлению, к пониманию того, что мир не заканчивается в этих стенах, где все прекрасно. Включишь телевизор, заглянешь в Интернет, - ой, какой ужас вокруг! К сожалению, сегодня на планете ужасов больше, чем красоты. И просто нечестно, если театр будет это обстоятельство игнорировать. Хотя сделать по-настоящему интересный спектакль ныне все труднее. Деньги стали каким-то страшным мотором нашей жизни. Деньги смели подлинное искусство: умирает авторское кино, у большинства театров огромные сложности. Иногда за концертные выступления предлагают безумные суммы, от которых, я понимаю, трудно отказаться. А чтобы спектакль рождался как произведение искусства, сегодня надо больше работать с молодыми певцами, нежели со звездами, чтобы хватало времени для спокойной, вдумчивой работы, позволяющей приблизиться к художественной сути театра. Ведь театр - это круглосуточная работа в абсолютно иррациональном мире.
Как этой работе научиться?
Стефан Лисснер: Научиться можно только через любовь к этому делу, через потрясение.
Кто вас заразил этой любовью, этим потрясением?
Стефан Лисснер: В первую очередь Пьер Булез, Люк Бонди и Питер Брук, с которым я проработал более 10 лет. И, конечно, Патрис Шеро, который был моим другом. С ним я практически сделал все его оперы. Это три человека, с кем я был крайне связан. Они меня всему учили. Я работал с ними - с очень требовательными и сложными людьми. И с ними я прожил большую часть своей жизни до 2000 года. Тогда я подошел к определенной черте, за которой оказался уже один. Можно сказать, что, лишь придя в "Ла Скала", я по-настоящему повзрослел.
На ваш взгляд, сегодня люди больше дружат с вами - или вашей должностью?
Стефан Лисснер: Конечно, 90 процентов людей дружат с моей должностью. Но никаких проблем в этом я не вижу. Я давно это понял и принял. Если вы не можете с этим смириться, тогда нужно другую профессию выбирать. Это часто предательская работа и в человеческом, и в интеллектуальном плане. И чем больше работаешь с исключительными людьми, тем сложнее. Потому что они способны на неожиданные, небанальные предательства. И все-таки, мне кажется, в театре ты находишься внутри какого-то убежища, где ты не так одинок, как на улице - там хуже.
Ваш отец - русский, мама - мадьярка. Что-нибудь личное вас связывает сегодня с Россией?
Стефан Лисснер: Да, моя семья имеет русские корни. И после многих разговоров с моей русской бабушкой, поскольку больше меня воспитывала она, чем родители, я очень полюбил Россию, о которой она мне очень много рассказывала. Еще она очень вкусно готовила борщ и убеждала меня в том, что главное в жизни - не быть поверхностным и заносчивым. Но чем старше ты становишься, тем свободнее себя чувствуешь, так как сегодня у меня нет опасности повредить своей карьере.
Как же так получилось, что вы не выучили русский язык?
Стефан Лисснер: Дома говорили и по-русски, и по-венгерски. А мама с папой между собой и со мною говорили по-французски. Моя русская бабушка общалась со мной по-немецки. Может, когда-нибудь я приеду и возглавлю Большой театр. Тогда я поселюсь в Москве и обязательно выучу русский язык! Это шутка. Хотя шутка никогда не бывает только шуткой.