История вашей семьи впаяна в триумфы и трагедии XX века. Связана с революцией и Гражданской войной. В знаменитых "Хождениях по мукам" Алексея Толстого, особенно в книге "Сестры", звучит эхо рассказов, услышанных в вашей семье.
Аза Тахо-Годи: Да, Алексей Николаевич Толстой посещал моих родителей, записывал их рассказы. И они ему были очень интересны. В его романах хорошо видно, как люди из одного семейства, разделившиеся на "белых" и "красных", - при всех расхождениях между ними - остаются связаны внутренне. И это не вымысел.
В Гражданскую войну жену и сына генерала Лавра Георгиевича Корнилова одно время прятала внучка знаменитого Шамиля. Тетя Нафисат, как мы ее называли. В этом помогала и моя мать, Нина Петровна. А ведь Нафисат была женой революционера Махачкала Дахадаева, чье имя носит город Махачкала. После гибели мужа она тайно вышла замуж за белого - полковника Кугушева, но всё кончилось трагически - его расстреляли. Видите, как вековая история причудливо отражается в судьбе одной семьи?
А как опасно было моей матери ехать домой, во Владикавказ, через территории, занятые "белыми", когда она навещала моего отца Алибека Алибековича, бывшего на стороне "красных"! В дороге ей нужен был пропуск, которого у нее не было. Выручил двоюродный брат, оказавшийся среди "белых". Да и ее младшая сестра, Христина, была замужем за белым офицером. И пока жив был мой отец, дядю Ваню Еланского не трогали. А потом расстреляли. Так что в Гражданскую было не одно разделение, но и чувство родства. Действовало зло, совершались поистине зверства, но действовало и добро.
А как старались помогать друг другу старые товарищи! Отец как выпускник факультета права Московского университета, выполнял у красных довольно сложные и опасные дипломатические миссии. С одним из таких поручений он отправился в Баку. Трудно добирался туда, переплывал реки, а там его сразу арестовали. Но, к счастью, министром юстиции и иностранных дел оказался также выпускник факультета права Московского университета, Хан-Хойский. Он помог освободиться отцу. Родство и товарищество оказывались важнее политики.
Мы позволяем себе забыть большие, вписанные в историю, имена. Имя вашего отца - одно из таких имен. Он был первым наркомом просвещения и юстиции Дагестана, а в 1937 год Сталин утвердил его директором НИИ истории народов СССР. Незадолго до ареста. Ваш отец был лично знаком с вождем?
Аза Тахо-Годи: Да, они были очень хорошо знакомы. Еще по Кавказу. Но это ничего не меняло. Сталин даже своих близких отправлял "куда надо". Совершенно неважно было, знаком он с человеком или нет. Тем более в эпоху настоящего террора. Даже после убийства Кирова "вождь" еще не так злобствовал, а вот когда наступил 36-й и тем более 37-й, вот тут как "поехало"... Я помню, что позже, во время войны, мы студенты были в эвакуации на Алтае и пришло время институту возвращаться, нас вызывали в специальный отдел и решали, может ли такой-то студент ехать в Москву или не может. Мало ли что там может произойти. Мне задали вопрос: "Кто были ваши родители?"... Мама-то к тому времени уже вернулась из лагеря... Я ответила, что отец был арестован. "В каком году?" - спрашивают. "В 37-м!" - отвечаю (22 июня был арестован, а 9 октября расстрелян). "А-а-а, - понимающе кивнул спецначальник. - Все понятно, можете ехать в Москву". Тогда уже сознавали, каким обвальным и необоснованным был террор 1937 года...
О Большом терроре сейчас много спорят. Некоторые считают, что народ его поддерживал, был одержим массовой агрессивностью и пренебрежением к личности. Как вы думаете, почему нас постигло такое несчастье?
Аза Тахо-Годи: Половина сидела в лагерях, были и те, кто не прочь был донести на соседа. Но народу хорошо голову морочили, пугали войной и "пятой колонной", от которой нужно очистить страну. Разные истории из-за тех репрессий случались. У нас с Алексеем Федоровичем был замечательный друг, профессор МГУ Василий Васильевич Соколов, философ, орденоносец и герой войны. Он учился в знаменитом институте ИФЛИ и вел дневник, где написал свое мнение о блоке, который Гитлер и Сталин заключили. И эту тетрадку, когда переезжал из одного общежития в другое, он потерял. Дневник нашли и тут же, конечно, донесли в партком. Соколова вызвали и говорят: "Ты двурушник, такой-сякой... Выгнать тебя из института и предать суду!" Но арестовать не успели - ему "повезло", началась война, она спасла Василия Васильевича от лагерей. Он ушел на фронт, участвовал в битве под Москвой, прошел всю войну от и до... Ну а тот, который в парткоме объявил Соколова двурушником, попал в плен. Фамилию и имя изменил, чтобы потом не посадили... Вот и скажите, кто двурушник!
Соцопросы выявили очень высокую популярность Сталина. Большинству опрошенных он якобы нравится. Хотя при этом всего лишь два процента хотели бы жить в его времена. Что люди хотят сказать таким афронтом?
Аза Тахо-Годи: Ну, это "заявка" на некую железную руку, которая бы всех держала в узде. А то ведь вокруг сейчас все делают, кто что хочет. Такая ли, видите, у нас свобода. И люди, которые на себе прелести сталинизма не испытали, этим говорят: вот подержали бы вас в такой узде да посадили по лагерям, вот тогда узнали, как "свободно" держаться.
Разве свобода это плохо?
Аза Тахо-Годи (смеется): Ну свобода ничегонеделания, любви к ничегонеделанию (в молодом поколении, например), это вовсе не свобода. Просто расхлябанность такая: подумаешь, что-то еще с нас требуют. Нет, мы будем делать, что хотим. Вот формула этой свободы. Носители таких свобод еще увидят времена трудные. Все ведь может быть.
Сейчас принято ругать советский проект. Вы, столько пережив, тоже ничего хорошего в этом времени не находите?
Аза Тахо-Годи: Чего ж тут рассуждать, это же дело самое обыкновенное: пока ты ребенок и вокруг любящие тебя люди, ты счастлив. Потом начались тяжелые испытания. Но в моей жизни появились другие люди, и они тоже были замечательными. Оказавшись без родительской поддержки, я должна была где-то жить, и меня приняли Алексей Федорович Лосев и его супруга Валентина Михайловна. Хорошо ведь может быть и когда спишь на полу под столом. Главное - в каком доме этот стол стоит.
А до этого был такой случай. Когда мне нужно было поступать в институт, а меня, как дочь "врага народа", никуда не принимали, я вдруг вспомнила человека, который был заместителем моего отца в Институте национальностей. Профессор Александр Зиновьевич Ионисиани в ту пору служил заместителем директора Института имени Либкнехта, как сейчас бы сказали, непрестижного, второстепенного вуза. Кстати, потом, после эвакуации, он слился с Пединститутом имени Ленина, где я познакомилась с Лосевым. Благодаря Ионисиани я стала студенткой этого института. Заместитель директора тут же написал записку, чтобы меня поселили в общежитие на Стромынку, и спросил: "А что слышно об отце?" Не побоялся, хотя доносчиков было полным-полно. Любая его секретарша, услышав, могла сообщить "куда надо".
Сейчас имя вашего отца возвращается в историю.
Тахо-Годи: Правда все равно рано или поздно торжествует. Имя отца носит Национальный музей Дагестана, крупнейший музей Северного Кавказа. На 2017 год выпали важные для меня даты: 15 августа будет 125 лет моему отцу, а 9 октября - 80 лет со дня его расстрела. Надеюсь, что об этом вспомнят и в Дагестане.
2017 год в детстве был для вас вехой? И вот он наступил...
Аза Тахо-Годи: Да, девочкой я мечтала дожить до 2017 года. И увидеть, что будет. Но сейчас я настолько вне политики, что даже забыла, что 2017-й - год столетия революции. Для меня это не так актуально, чем то, чем я занимаюсь. А занимаюсь я студентами. И работа с ними для меня важнее революционных переворотов. Они были когда-то. И прошли.
Какое отношение к революции вам кажется наиболее верным?
Аза Тахо-Годи: Александра Исаевича Солженицына. У него очень хорошие мысли на этот счет.
Очень интересны прежде всего его размышления о Февральской революции. Февральской революцией не только не достигнута ни одна задача, но произошел как бы национальный обморок, полная потеря как бы национального сознания, писал Солженицын. Он считал, что через наших высших представителей мы как нация потерпели духовный крах. "У русского духа не хватило стойкости к испытаниям". Солженицын абсолютно прав, когда говорит, что именно Февраль трагически изменил судьбу России. Показать путь к этой трагедии он и стремился в своем "Красном колесе". Его меньше читают, чем "Архипелаг ГУЛАГ", и напрасно. Алексей Федорович Лосев говорил, что никто, как Солженицын, не умел так гениально изображать "социальные страсти", "социальные неврозы", которыми болеет общество.
Я его читаю. И вам советую.
Аза Алибековна, иногда интервьюеры сравнивают вас с древнегреческой пифией. Якобы вы знаете наперед, о чем вас спросят, и, как прорицательница, пугающе мудры. Вот писатель и депутат Сергей Шаргунов не избежал этой аналогии. Но вы в ответ смеетесь над современными авторами, потому что считаете: писать им не о чем, все написано еще в античности. Читаете кого-нибудь из молодых?
Аза Тахо-Годи: С Шаргуновым мы очень хорошо побеседовали. Он умный человек, и мы друг друга поняли. Ну а современная литература... Я сейчас в основном перечитываю книги. И новым модным авторам предпочитаю, например, Пушкина. Взялась читать "Историю Петра Великого". Это произведение, надо сказать, великое, его недооценивают, считая лишь черновыми материалами. Изумительные психологические портреты и Карла XII, и Мазепы - и какой у обоих бесславный конец - и у предателя России, и у шведского короля, которым восторгалась Европа.
Очень люблю и перечитываю Булгакова Михаила Афанасьевича. Это останется, несомненно, на будущие времена. Кстати, известная исследовательница булгаковского творчества - Мариэтта Чудакова, дочь близкого друга моего отца, Омара Хан-Магомедова. А современной литературы я не читаю. Впрочем, Алексея Варламова все же признаю. Он как-то приходил в гости и подарил книгу "Затонувший ковчег". О том, как мир умирает и сам не замечает этого.
А в какое время, по-вашему, мы живем сейчас?
Аза Тахо-Годи: Я считаю, Слава Богу, еще в относительно благополучное время. Дай Бог подольше пожить так - без мировых катаклизмов и исторических катастроф. Главное в жизни - заниматься своим любимым делом. Вот что. Это моя установка: верь и надейся. И все будет, как надо. Вот, дорогие мои. Как будто бы так. Жизнь-то идет.